Вызов врача - Наталья Нестерова

Ветер, бушевавший всю ночь, утих. На земле отдельными кучками лежал снежный песок. Было морозно и хмуро. Самая неприятная московская погода – мороз без снега, как на Луне. Но Николай Сергеевич, идущий на свидание, на температуру воздуха и окружающую обстановку не обращал внимания, он испытывал давно забытые чувства – волнение и трепет.

Мария Петровна думала, что после нервной встряски не сомкнет ночью глаз. Но (благодаря коньяку, наверное) спала крепко, и первой ее мыслью утром было: дрыхла без задних ног.

Совершив утренний туалет, легко позавтракав, Мария Петровна села за важное дело – написание завещания. Первый вариант получился до обидного кратким: «Все завещаю моей дочери и внуку». Мария Петровна поставила точку и от расстройства тихо выругалась. Завещание виделось приятным и долгим занятием, вроде просмотра увлекательного многосерийного фильма, а ей, получается, достались только название картины и титры в конце.

Она решила перечислить подробно все движимое и недвижимое имущество. Не посчитает Ирочка ее крохоборкой? Так ведь не в могилу барахло тащит, а им оставляет! Писанины на день или два. Отлично! Поиск занятия на каждый день давно стал для Марии Петровны главной проблемой.

На чистом листе бумаги она писала: «Я, Степанова Мария Петровна, 1945 года рождения, член КПСС с 1970 года…» Остановилась и про КПСС вычеркнула. Надо же, вырвалось! Потом начисто перепишу, чтоб без помарок. Продолжила: «находясь в ясном уме (см. медицинскую карточку), завещаю все нажитое честным трудом имущество моей дочери Ирине Николаевне Кузмич (в девичестве Григорьевой) и внуку Николаю. Пусть пользуются, а вспоминать меня добрым словом не обязательно. Далее описываю свое богатство, чтобы ни одна пронырливая крыса не отхватила, не заграбастала чужое».

Про «крысу», конечно, лишнее, да и стиль вольный, не для юридического документа. Но с другой стороны, рассуждала Мария Петровна, еще не хватало, чтобы посмертную волю по указке выражать! Когда в партию вступала, дали образец заявления, а она свое написала: «Прошу принять в КПСС, чтобы в партии было больше порядочных и преданных идее коммунизма людей, а не шелупони с партбилетами в кармане». Секретарь парторганизации чуть в обморок не упал, умолял переписать. Она не согласилась. Приняли, и не пожалели!

С красной строки Мария Петровна начала перечисление: «Квартира трехкомнатная, приватизированная (бумаги в серванте, верхний ящик), общей площадью 97 кв. метров, жилая – 68 кв. метров, кухня – 10 кв. метров». Глупость про метры получается. Что же, они не увидят, какие тут хоромы? Но и вдохновение, вдруг вспыхнувшее, сдерживать не хотелось. «Напишу все подробно, как есть, – решила Мария Петровна, потом лишнее выкину. – На кухне у плиты не работает правая дальняя горелка и духовка барахлит. Успею – до смерти плиту поменяю. Плита к ЖЭКу относится, я с них стружку сниму, не на ту нарвались…»

Она описывала мебель в спальне, когда раздался звонок в дверь. Бросилась открывать, подумала, Ирочка пришла. На пороге стоял Толик. Принесла нелегкая! Без звонка телефонного явился, что было ему запрещено. Видите ли, показалось ему, что во вчерашнем телефонном разговоре Маруся была по-особенному ласкова и мила. Креститься надо, когда кажется! Да и ладно! Порвать с ним быстро и решительно, прямо сейчас.

Мария Петровна не дала Толику раздеться, в прихожей озвучила приговор: мы с тобой расстаемся на веки вечные, чтоб ноги твоей больше здесь не было, любовь прошла, завяли помидоры. Не удержалась и похвасталась, что у нее теперь есть дочь, даже имя сказала (приятно было произносить) и то, что дочь лучший терапевт в районной поликлинике. Толик, понятное дело, с лица опал, принялся канючить и уговаривать. Мария Петровна выказала непреклонность, силой вытолкнула его за дверь и закрылась на щеколду.

Она отдавала себе отчет, что действует грубо и некультурно. Но иначе с Толиком нельзя. Почему рядом с ней всегда оказываются слабые, на волю инвалидные мужики? Коля был ни рыба ни мясо. Володя, второй муж, тоже, прямо сказать… Но ведь любила она их! Значит, такие мужики – ее судьба. Володя бросил ради нее работу в институте, мотался за ней по стране. Тихо переводил что-то с древнегерманского, варил борщи к ее приходу… Как чудесно они жили! И как ужасен, стыден был уход Володи из жизни!

К Толику Мария Петровна еще недавно питала нежные чувства. Называя вещи своими именами, Толик бросил ей спасательный круг, когда тонула в отчаянии, ухаживая за полуживым Володей, выла от безысходной тоски по собственной и Володиной судьбе. А тут Толик со своей смешной и, чего лукавить, живительной для старой бабы любовью. Как в чистой водице искупалась! Но хватит водных процедур! Побаловались, и довольно!

В новые обстоятельства жизни Толик не вписывался. У Марии Петровны появилась теперь новая любовь, чистая и великая, – дочь и внучек. Марии Петровне особенно неприятно вспоминать (и мысленно она почему-то винила Толика), как вчера оболгала этого недотепу, сказала, будто он зарится на коллекцию, чуть ли не убить (кажется, так и брякнула про убить) мечтает. Зачем врала? Жалости хотела… все бы за жалость дочери отдала, любого святого оболгала. Дура старая! А с Толиком правильно поступила! На кой ляд ему умирающая грымза? Пусть найдет себе молодую бабу, чтоб детей нарожала и пустышки облизывала. Мария Петровна однажды видела, как молодая мать облизнула соску-пустышку, прежде чем дать ее лежащему в коляске ребенку. Негигиеничный, но интимно-сокровенный жест вызвал у Марии остановку сердца. Это было в тот период, когда она пыталась вернуть Ирочку. Страстно захотелось так же – сначала самой облизать соску, потом дать своему ребенку, объединиться с ним. Хотя Ирочка в то время обходилась без сосок, двухлетняя, она смешно топала, держась за бабушкину руку.

Мария Петровна покончила с обстановкой спальни и перешла к мебели, стоящей в гостиной, упомянула «вазу хрустальную большую со сколом по краю», когда опять раздался звонок в дверь. И опять ёкнуло – Ирочка?

На пороге стоял дедок с цветами. Он держал их перед собой и смущенно улыбался. Карман пальто оттопыривался – из него торчала оберточная бумага.

– Николай! – узнала Мария Петровна. – Как постарел, пожух! Чисто обсевок!

Признаться, Николай Сергеевич тоже мысленно ахнул от того, как изменилась Маруся. Он, конечно, понимал, что годы должны взять свое. Но в памяти жила Маруся двадцатилетняя, с алебастровым лицом, тонкой талией и стремительностью (так он для себя определял) тела. Сердце болезненно сжалось от невозвратности ее былой красоты.

– Ну и я не первой свежести, – поняла его сконфуженный взгляд Мария Петровна. – Проходи. Давай поцелуемся! Надушился-то! Как педик! Для меня или ориентацию поменял?

– Для тебя, Марусенька. Мне иногда кажется… возможно, ошибаюсь… что я так стар, псиной пахну… У зятя одеколон… позаимствовал.

– Хороший запах, тебе идет. Снимай пальто. Спасибо за цветы! Чудные! Тапочки надевай, пошли в комнату. Нет, на кухню. Будем чай пить. Врачи, обжоры, все деликатесы смели. Чем же тебя угостить?

– Да мне ничего не надо! Я на минутку!

– Какая «минутка»? Целую жизнь не виделись. Иди садись сюда, к окну. Удобно? Подожди, я сейчас.