Последние дни - Раймон Кено

— Пять тысяч франков, к примеру.

Мадам Дютийель аж вздрогнула. Сумма была внушительная. Она открыла небольшой сундучок и протянула Браббану пять пачек купюр. Он рассовал их по карманам, которые, судя по виду, были у него глубокими.

— Спасибо, — просто сказал он.

— И что ты теперь собираешься делать?

— Не представляю. В смысле, проверну что-нибудь крупное, но не знаю, что именно.

— Ты не боишься, что?..

Он пожал плечами.

— Я ничего не боюсь. Я стреляный воробей.

— И у тебя нет ни малейшего представления о том, что это будет?

— Нет.

Он помялся.

— За это время в моей жизни произошли перемены.

— Какие?

— У меня теперь есть секретарь. Приятный, активный, находчивый молодой человек. Парень — что надо. А еще у меня машина, гоночный автомобиль. Катит потрясающе.

— Я тебя не узнаю! — со смехом сказала мадам Дютийель. Браббан поднялся, поправил галстук.

— Я хотел тебе еще кое-что сказать… На меня как на клиента больше особо не рассчитывай.

— Любовь прошла? — спросила мадам Дютийель; она неправильно поняла.

— Прошла! — усмехнулся месье Дютийель. — Все только начинается.

Выходя, он мял лежащие на дне карманов пачки купюр. До встречи с Фаби оставалось провести еще четыре часа. Он сел в такси и велел доставить его в «Людо». Толю ждал его там и смотрел, как играют мастера.

— Пойдем? — предложил Браббан.

Но все бильярдные столы были заняты.

— Я первый в очереди, — сказал Толю.

Официант указал им на стол, который, скорее всего, должен был им достаться. Два старика приблизились. Стол занимали Тюкден и Бреннюир.

— А, попались! — шутливо воскликнул Толю.

У двух игроков его скрипучий голос радости не вызвал.

— Мы скоро закончим, — сказал Бреннюир, — 86 на 81.

— Кто ведет?

— Тюкден.

Старики тем временем сели на диванчик. Тюкден запорол карамболь.

— Слабовато у вас получилось, — сказал Толю.

Бреннюир в свою очередь промахнулся.

— Надо было играть на красный, — заметил Браббан.

— И решительнее, — добавил Толю.

Тюкден сделал случайное касание.

— Вот что значит каждый раз не тереть мелом, — вывел из этого мораль Браббан.

У Бреннюира не вышел рикошет.

— Это было рискованно, — сказал его дядя. — Лучше бы попробовал четырехбортный удар.

Под неусыпным оком всезнающего старшего поколения нервы молодых постепенно напряглись до предела.

— Это ваши книжки? — спросил Браббан, указывая на две книги, валявшиеся на диване.

Тюкден утвердительно кивнул.

Браббан мельком взглянул. «Лорд Джим»[86]— прочел он на первой. Книга была на английском, и название ни о чем ему не говорило. Другая была озаглавлена «Подземелья Ватикана»[87].

— О чем здесь пишут? — небрежно спросил он.

Тюкден взглянул на него с презрением.

— О молодом человеке, который убил старого, — дерзко ответил он.

С тех пор как он носил ремень вместо подтяжек, а также курил английский табак, а также читал Конрада в оригинале, он ощущал некоторую уверенность в себе.

— Там случайно не идет речь о Папе? — не отставал Браббан.

— Какой уж тут Папа…

Тюкден забил сотое очко. Бильярдный стол освободился. Оба молодых человека ушли в отвратительном настроении. Их немолодые знакомые сыграли партию. Но Браббан, который в тот день не старался понравиться Толю, закатил ему под ребра целую серию ударов ценой в двадцать пять очков каждый. Пилюля не мог в это поверить.

— Надо же, дорогой мой, вы сегодня были в форме. Что это с вами случилось?

Браббан скромно потупился. У него впереди было еще полчаса до встречи с Фаби в «Таверн дю Пале». Он проводил Толю в «Суффле» и перехватил с ним по порции перно. Месье Бреннюира не было. Пилюля ненадолго отлучился: им овладело внезапное желание опорожниться. Браббан воспользовался этим и подозвал Альфреда.

— Скажите, Альфред, вчера был благоприятный день?

— Для сердца или для ума?

— Для сердца, Альфред. Для сердца. Только никому не говорите.

— Месье знает, насколько я неболтлив.

Альфред заглянул в новенький блокнот.

— Я о вас подумал, — сказал он. — И заранее все подсчитал.

Браббан выложил двадцать франков.

— Вчера для вас был исключительно удачный день, — сообщил Альфред. — Особенно по части того, о чем вы говорили.

Клиент, похоже, был рад. Но через секунду вдруг забеспокоился.

— Послушайте, Альфред, вы всегда обещаете мне только успех. Неужели у меня не бывает неудачных дней? Или вы просто не говорите мне всю правду, чтобы не огорчать?

Альфред показал свой блокнот.

— Вот мои расчеты, месье Браббан. Все по науке. Я ничего не добавляю.

— Я вам верю, Альфред, верю.

Вернулся Толю.

— Вы уже уходите? — спросил он, увидев, что Браббан надевает шляпу.

— Простите меня, срочное дело. Передайте привет Бреннюиру.

— В понедельник я отыграюсь, — сказал Толю.

Браббан изобразил головой «да, да» и спешно вышел.

Быстрым шагом спустился по бульвару Сен-Мишель до «Таверн дю Пале». Вошел с замиранием сердца. Фаби уже была там.

Винсен поднялся по бульвару Сен-Мишель до вокзала «Пор-Руаяль». Было жарко, он только что сдал экзамен по истории фило(софии). Прошел автобус маршрута U. Было очень жарко. Винсен перешел улицу и уселся на террасе «Брасри де л’Обсерватуар». Выпил кружку пива. Он возвращался пешком к родителям, которые жили на улице Конвента. У Бреннюира теперь был диплом по филологии и праву; этим же вечером он должен был уехать с сестрой на каникулы. И уже попрощался. Сам Винсен этим летом снова оставался в Париже. Бреннюир отправлялся в полк в ноябре. Так что наверняка они больше не встретятся. Бреннюир попрощался, и их дружба вмиг испарилась. На улице, давившей духотой, пахло пылью и навозом. Винсен следил за движениями людей и предметов, но смотрел сквозь этих людей и сквозь эти предметы. Бреннюира он не особенно любил, но последние шесть месяцев они виделись почти каждый день. Винсен сосчитал на пальцах, действительно ли это шесть месяцев, и оказалось, что немного меньше. Получив свои солидные корочки, Бреннюир готовился стать офицером запаса; позже он будет чиновником. Винсен счел это слишком скучным и слишком ничтожным. Бреннюир пожал ему руку, попрощался и уехал на каникулы. Винсен же никогда не уезжал на каникулы и никогда не путешествовал, но чувствовал, что становится другим с тех пор, как носит ремень вместо подтяжек, курит английский табак и читает Конрада в оригинале. И де Фо[88], и Стивенсона, и Джека Лондона. И «Барнабут»[89]также в оригинале. Он не путешествовал, зато много читал и презирал эту будничную, обыденную жизнь, но совершал лишь ребяческие попытки покончить с нею. Он выпил еще кружку пива, поскольку было чрезвычайно жарко. Прошел автобус маршрута U. Стала образовываться толпа, поскольку близился конец дня — обычного и рабочего. На террасе и здесь, и там, и вон там рассаживались люди, поскольку от жары у тучных потели лбы, у флегматиков — руки и очень у многих — ноги. В этой толпе периодически встречалось какое-нибудь необыкновенное, восхитительное создание, но любая возможная связь была невозможна между ним и ею. Он быстро пришел к этому выводу. И не желал, чтобы самая очаровательная из этих женщин подсела к нему, поскольку знал наверняка, что не решится с ней заговорить. Роэль достиг в университете некоторых успехов, о чем говорили листки, развешенные в коридорах учебного заведения; но найти его не представлялось возможным. Бреннюир. Роэль. Винсен поставил рядом и третье имя — тот, кто его носил, несомненно, каждую ночь мог видеть, как небо покрывается инкрустациями созвездий. Винсен никогда не путешествовал. «Из Гавра много кораблей уходит…» — цитировал он сам себя. Бреннюир, Роэль, Ублен. Друзья исчезали из его жизни, словно были рождены лишь для того, чтобы на короткое время объявиться в его мире; Бреннюир не представлял из себя ничего особенного, Роэль был настоящим другом, зато Ублен был загадкой, живым утверждением Приключения. В глазах Винсена Ублен обеспечивал значимость таких понятий, как Случайное, Беспричинное, Неизвестное, и только эти кардинальные понятия могли, по его мнению, придать смысл любой жизни. Винсен измерял расстояние, отделявшее его от всего этого, и, несмотря на посредственность и заурядность своего существования, ему достаточно было вспомнить Ублена, вспомнить, что он жил рядом с этим человеком, чтобы осознать возможность незамедлительного и внезапного преображения своего бытия, которое принесло бы избавление от ненавистных пут, обхвативших его так, что каждое усилие, предпринимаемое, чтобы освободиться, делало их еще туже. Потому он вел свою посредственную жизнь, пребывая в уверенности, что желанный миг настанет; и когда осознавал, что в нем живет эта надежда, то ругал себя за омерзительный оптимизм, поскольку пессимизм представлялся ему единственно приемлемым мировоззрением, единственным соответствующим реальности. Винсен проповедовал веру в пессимизм. Он расплатился за пиво и ушел.