Гротеск - Нацуо Кирино

Мой отец был в Японии в меньшинстве и не мог распространить свой авторитет на окружающий мир. Дедом, мелким жуликом, я вертела, как хотела. Волей-неволей выходило так, что представлять нашу семью в среде обитания приходилось матери. Однако дома она почти не имела влияния, уступая во всем отцу. Поэтому отец Кадзуэ произвел на меня впечатление. Этот человек выдавал за нерушимые ценности твердолобую упертость, ничтожность и абсурдность общества, в котором вращался. Он не особо верил в эти самые общественные ценности и прочую ерунду, но сознательно взял их на вооружение, чтобы выжить. Отец Кадзуэ наверняка не ломал себе голову над тем, что творится в школе Q. Не обращал на это внимания. Взгляды общества были его оружием, и весь он как бы предназначался для внешнего употребления. Его не волновало, насколько это жестоко по отношению к Кадзуэ. Эгоист до мозга костей! Это было абсолютно ясно даже такой девчонке, как я.

Однако Кадзуэ, ее мать и сестра, похоже, совершенно не замечали его мыслей, намерений, не обращали внимания, какими приемами он пользуется. Вот какое ощущение во мне осталось — и я знала, что в этом понимании превосхожу Кадзуэ. Ее отец трансформировал недобрые помыслы, которые мы с Мицуру взращивали в себе, обкатал их, сделав более понятными, и пользовался ими, чтобы защитить свою семью. Защищая семью, он защищал самого себя. В этом смысле нельзя было не позавидовать Кадзуэ, что у нее такой сильный отец. Она зависела от него на сто процентов и жила с полной уверенностью в непогрешимости его ценностей и принципов. Думая сейчас об этом, я понимаю, что власть, которую он имел над ней, была своего рода формой контроля над сознанием.

— Вот такие дела. Можешь идти, и будь осторожна.

Я поднималась по лестнице, и мне казалось, будто отец Кадзуэ подталкивает меня в спину. Проводив меня взглядом, он вернулся в комнату и громко хлопнул дверью. Мрак в коридоре сделался еще гуще.

— Долго же ты звонила!

Кадзуэ явно меня заждалась. Она боролась со скукой, рисуя что-то за столом. Заглянув в тетрадь, я увидела отплясывавшую девчонку в мини-юбке с помпонами в руках. Кадзуэ тут же закрыла рисунок рукой. Прямо как ребенок.

— Он разрешил позвонить по международной. — Я показала Кадзуэ «счет», который выписал мне ее отец. — Деньги завтра отдам.

Она мельком взглянула на бумажку:

— Ого! Дороговато. Послушай, а от чего умерла твоя мать?

— Руки на себя наложила. В Швейцарии.

Кадзуэ опустила голову. Какое-то время она, казалось, искала подходящие слова, но затем решительно подняла на меня взгляд.

— Это ужасно, я знаю, но я даже как-то тебе завидую.

— Почему? Хочешь, чтобы твоя мать тоже умерла?

Кадзуэ отвечала тихо, почти шепотом:

— Я ее терпеть не могу. Я недавно заметила, что в последнее время она ведет себя не как мать, а как его дочка. Неслабо, да?! А у отца только на дочерей надежда, ты же знаешь. Куда она лезет?

Кадзуэ прямо-таки распирало от радости: еще бы, только она способна оправдать отцовские надежды! Кадзуэ — паинька, послушная девочка. Послушная, будет делать все, чтобы папа был доволен. Верная его сторонница.

— Тогда ему и одной дочки хватит?

— Угу! Мне тоже сестра не нужна.

Я невольно улыбнулась. Наша семья далека от того, чтобы считаться нормальной. Это я знала и без отца Кадзуэ. И слепо верившей в него дочери такого было не понять.

Только я вышла из их дома на темную улицу, сзади кто-то схватил меня за плечо. Опять он.

— Ты сказала неправду. Ни в каком швейцарском банке твой отец не работает. Ты солгала мне?

Свет уличного фонаря тускло мерцал в его глазках. Видно, ему Кадзуэ сказала. Я застыла перед ним, не в состоянии вымолвить и слова. В глубине души я жалела, что из любопытства вообще пришла к ним. Стояла и думала: какая же я дура, что решила испытать на себе его влияние.

— Лгать нехорошо. Я за всю жизнь ни разу не сказал неправду. Ложь — враг общества. Ты поняла? Не приближайся больше к Кадзуэ, если не хочешь, чтобы я сообщил в школу.

— Я все поняла.

Бьюсь об заклад, что он буравил взглядом мою спину, пока я не повернула за угол. Четыре года спустя отца Кадзуэ хватил удар, и он перенесся в мир иной. Так что наша случайная встреча оказалась первой и последней. После его смерти судьба перестала улыбаться их семье. Я стала свидетельницей хрупкого семейного счастья, до того как оно начало рушиться. И я до сих пор чувствую взгляд отца Кадзуэ, засевший во мне, как пуля. В душе остался незаживающий шрам. Его нанесло мне то самое общество, которое олицетворял этот человек.

Через неделю снова позвонил отец. Он сообщил, что мать похоронили в Берне и все прошло нормально.

Что касается Юрико, она ушла в подполье — ни слуху ни духу. Я уж было обрадовалась: не иначе как ее план вернуться в Японию сорвался, но как-то вечером, когда стояла жара, будто уже наступили летние каникулы, раздался звонок, которого я меньше всего ожидала услышать. Масами, жена Джонсона. Последний раз мы виделись три года назад, когда ездили в нашу горную хижину.

— Здравствуй, деточка! Это я-а-а… Масами Джонсон! Давненько я тебя не слышала!

У нее была манера растягивать слова и произносить «с» на иностранный манер, пришепетывая. От одного ее голоса у меня по рукам побежали мурашки.

— Да, действительно.

— Я и не знала, что ты здесь одна! Что же ты не сказала? Я бы тебе с удовольствием помогла. Нельзя же так отдаляться! Какой ужас с вашей мамой! Мистер Джонсон тоже очень переживает. Мы вам так сочувствуем!

— Ага! Спасибо, — с трудом выдавила из себя я.

— Я звоню по поводу Юрико. Ты слышишь? — Она резко перешла к делу.

— А что такое?

— Юрико будет жить у нас. Пока учится в школе. У нас есть свободная комната, и мы ее любим. С тех пор, когда она была еще совсем детка. Надо будет устроить ее здесь в школу. Она хочет в твою. Я навела справки в школе Q. насчет того, какие у них требования для тех детей, кто возвращается из-за границы, — и они согласились ее принять. Можешь порадоваться за сестру. Здорово, правда? Будете учиться вместе! Мистер Джонсон тоже обрадовался. Школа очень хорошая, и недалеко от нашего дома.

Какого черта! Я потратила столько сил, чтобы избавиться от Юрико, и теперь она опять лезет в мою жизнь, как чума!

У меня вырвался стон отчаяния. Ведь она тупая как пробка, но благодаря ее красоте к ней всегда особое отношение. Везде, и в школе Q. — тоже.

— А где она сейчас?

— Здесь, у нас. Подожди, сейчас я ей передам.

— Алло! Сестренка? — тут же послышался голос Юрико. Он звучал беззаботно, совсем не так, как через несколько часов после самоубийства матери. Видно, Джонсоны ублажали ее как могли, и она купалась в роскоши в их шикарном коттедже в Минато.