Ночные диверсанты - Александр Тамоников

— Работай, Бурундук, работай, — проворчал крепко сбитый мужик, имеющий российский паспорт на фамилию Бауэрс. — С такими гонорарами тебе грех жаловаться.

— Да и не ходил ты никуда этой ночью, — ухмыльнулся, оттаскивая носилки под фундамент, крепко сбитый мужчина с оттопыренными ушами и роскошным драконом на плече. — Георг и Лапоть на работу ходили, а мы с тобой на массу давили, храпели за четверых. Так что не зуди, бери больше, кидай дальше. Скоро закончим, до хазы поедем.

— Лапоть, слезай с верхотуры, перекур у нас, — позвал Бауэрс бригадира Курочкина, который колдовал наверху пристройки с отвесом. Тот кивнул, стрельнул глазами по сторонам и начал спускаться. Формально Курочкин считался бригадиром, фактически же не был ни бригадиром, ни даже Курочкиным. Крамер Леонид Борисович, 43 года, бывший офицер таганрогского ОМОНа, классный снайпер, следопыт, мастер по владению всеми способами отнятия жизни, отсидел восемь лет за убийство любовника жены (суд нашел в деле парочку смягчающих обстоятельств), а четыре года назад полностью пропал из поля зрения российской правоохранительной системы. Даже фамилия Крамер была у него не первой. «Бригадир» спустился вниз, еще раз осмотрелся, зацепил ногтями сигарету из протянутой пачки.

— Не таращись по сторонам, — прошипел, щелкая зажигалкой, белобрысый шабашник Никитин. — Чо, Лапоть, задница чешется?

И у этого молодчика с располагающим лицом и светлыми волосами данные паспорта не соответствовали действительности. Куприн Алексей Викторович, 32 года, «партийная» кличка Бурундук (кожа цвела пигментными пятнами, от которых он никак не мог избавиться), бывший военный, дослужился до сержанта, тоже ценный снайпер, несколько раз продлевал контракт, служил в горячих точках. Нигде не уживался с сослуживцами ввиду особенностей характера. В Абхазии был замечен в изнасиловании и пытках подозреваемой в укрывательстве грузинских боевиков девушки. В Армении, где находилась российская база, вырезал по пьяной лавочке целую семью, после чего резонно посчитал, что в часть возвращаться не стоит. Пробрался в Подмосковье, затаился в маленьком городке на границе с Тверской областью. Там и нашел его Георгий Михайлович Гарко, пару раз пересекавшийся с парнем по надобностям бизнеса.

Подошел, бросив носилки, обладатель липовых документов на фамилию Тарасенко. Крепко сбитый мужик, 36 лет, с оттопыренными ушами, за что и схлопотал логичную кличку Ушастый. Фильченко Иван Сергеевич, уроженец украинского Чернигова, участник Майдана, бывший активист известного праворадикального объединения. Когда-то служил в «державном» спецподразделении, борющемся с наркотой. Вступил в боевое крыло нацистского движения. Во время беспорядков на Майдане стрелял с крыши высотки по «Беркуту» и митингующим, погубив за одни сутки как минимум четырнадцать душ, за что и получил особую благодарность от засекреченного куратора по имени Клиффорд Брандт. Воевал в зоне конфликта на Донбассе, однажды переругался с бойцами своего подразделения, отказавшимися расстреливать плененную многодетную семью отпетого сепаратиста. В ярости лично пристрелил всех семерых гражданских, а заодно четверых сослуживцев. Инцидент стал достоянием командования. Пришлось бежать через линию разграничения, в Россию. На милость вражеского командования, конечно, не явился, затаился на окраине Ростова, связался с Гарко, с которым имел общие дела еще в Чечне в 2000 году. Внешность этот парень имел не бандитскую, русский язык знал как родной (весь юг России практикует трогательное «шо» и фрикативное «г»), мог подать себя в «приличном обществе».

Со стороны казалось, что бригада шабашников перекуривает. В принципе курили и болтали как бы ни о чем. Прекрасно знали, что неподалеку засел наблюдатель и фиксирует все происходящее в районе стройки. «Нас не подозревают, — не уставал твердить Гарко (обладатель паспорта на фамилию Бауэрс). — А если подозревают, то не больше прочих. Ведем себя естественно, мы обычные сезонные рабочие». Строительство действительно шло полным ходом — не подкопаешься. «Многостаночники, блин», — сварливо бурчал Бурундук. Главное условие работы: никаких нервных срывов — было определено заранее. Спокойствие и невозмутимость — гаранты успеха, даже если все полетит кувырком. Срыв и неповиновение наказываются сразу. Причем наказываются только раз…

— Не могу понять, откуда нас «пасет» мент, — проворчал Крамер, досасывая сигарету и утрамбовывая ее в грунт. — Чувствую, что есть, а ведь не видно же поганца.

— Не всматривайся, — буркнул Гарко. — Какая тебе разница? Работать надо, солнце еще высоко. Через пару дней должны закончить калым.

— Ты про какой сейчас калым, Георг? — спросил Фильченко.

— Про оба…

— Стало быть, сегодня пойдем? — напрягся Крамер. — Или будем верны своим принципам? Через день — и баста?

— Пойдем сегодня, — усмехнулся Гарко. — Поступимся принципами, чего уж там. Мы приучили ментов напрягаться через ночь, так что сегодня они будут расслаблены. Получат сюрприз по полной программе. Жутаров должен связаться с «полицаем», тот сообщит место, где лучше окопаться, и схему постов на ночь.

«Полицаем» называли работающего на банду офицера местной полиции. Фамилию его Гарко принципиально не хотел знать (с упырем общался исключительно Жутаров). Человек был не последнего звена, владел информацией в полном объеме — о количестве и составе районных правоохранительных органов, о количестве постов, об их местоположении, о районных новостях — вроде прибытия столичного спецназа из управления по борьбе с террором. Этим и обусловливался выбор района.

— Кто пойдет сегодня? — спросил Крамер. — Снова мы с тобой, Георг?

— Посмотрим, — лаконично отозвался Гарко. — Лучше бы всем кагалом, но раз уж сложилась такая неблагоприятная ситуация… Ладно, хлопцы, за работу, сегодня кладку надо под крышу довести, завтра перекрытием и стропилами займемся…

Осталось две акции. Изначально договаривались на семь. По двести тысяч евро на бригаду за один эпизод. В итоге — миллион четыреста. Нормальные деньги, если учесть, что они не пахнут и работа по специальности. Георгий Михайлович Гарко поднялся, размяв коленные суставы, поднял лопату и побрел к бетономешалке, усердно изображая хромоту. Ему недавно исполнилось 44, выглядел он моложе, был невысок, подтянут, ни капли жира. Брился нечасто, скуластое лицо покрывал слой густой щетины, неплохо вуалирующий особенности лица. Кличку Георг он заработал еще в 94-м, когда в составе отряда Басаева оборонял Грозный от российских войск, а потом с тем же Басаевым совершил «увеселительную прогулку» в Буденновск, где вволю жег и убивал. В Чечне осталось много друзей — большинство уже мертвы. В 96-м вместе с Фильченко вернулись на Украину, через три года опять поехали на Кавказ воевать в рядах мятежников, но теперь все кончилось очень плохо, еле ноги унесли. В отличие от Ушастого, он никогда не состоял в радикальных объединениях, был сам за себя, но это не мешало иметь собственное мнение о процессах, происходящих в мире. Он никому не навязывал свое мнение, жил, как велели внутренние ощущения. Оттого и не сложил голову в 90-е и в начале 2000-х. Знался и с Масхадовым, и с Сашко Белым, и даже с нынешним премьер-министром Украины, когда тот еще был «зеленым ботаником» (на этого скользкого «кролика» у Гарко был ворох компромата, но он им не кичился). После последней поездки в Чечню Георгий Михайлович вел тихий образ жизни, имел доверительные отношения с одним известным днепропетровским олигархом, для которого частенько выполнял деликатные поручения. Жены у Георга не было, детей тоже — семья всего лишь обуза, а не то, чем принято гордиться. Он никогда не задумывался, счастлив ли в этой жизни. Просто работал за деньги. Если денег было много, ездил отдыхать — далеко и без шума. До текущего 2014 года числился специалистом-консультантом в управляющей компании того самого олигарха и даже получал какую-то зарплату. События на Майдане воспринял спокойно, хотя и не без удовлетворения. Когда отвалился Крым, проклял тех бездарей, что пришли к власти в Киеве. Когда загорелся Донбасс, лишь укрепился во мнении, что таких бездарей надо поискать. Предложи ему кто-нибудь учинить охоту на высших лиц в государстве, он бы с удовольствием это сделал — потому что нельзя быть на свете такими бездарями!