Лондонские поля - Мартин Эмис

Тех, кто женится в юном возрасте, ближе к тридцати годам одолевает меланхолия — меланхолия, связанная с упущенными возможностями. С Гаем дело обстояло хуже. Хоуп была немного старше, и до Гая у нее было немало парней и в Оксфорде, и Нью-йоркском университете, а если на то пошло, то и в Норфолке, штат Виргиния. Итак, новая авантюра: преодолев свои политэкономические тревоги, они решили обзавестись ребенком. Даже тогда дело не обошлось без трудностей — трудностей, касавшихся Гая. Процесс, начавшийся с той поры, как он стал постепенно переключаться с облегающих жокейских трусов на свободные боксерские, закончился операционным столом, на котором он без сознания лежал с обхваченными скобами ногами, покуда команда японских хирургов и излучающий частицы лазер приводили в порядок, воссоединяли нижние части его организма. И — итог, воспоследовавший через пять лет «стараний»: Мармадюк. На протяжении многих лет их тревожило то, в какой мир введут они своего ребенка. Теперь их тревожило то, какого ребенка вводят они в свой мир. Брешь или пустота, которую, как предполагалось, Мармадюк должен был заполнить собою, — что ж, ничего не скажешь, она была более чем заполнена; своими воплями Мармадюк с легкостью заполнил бы и Большой Каньон. Представлялось, что отныне смесь усталости, депрессии и подозрительности заставит их всегда хранить верность друг другу. Большинство психиатров и консультантов сходились на том, что иррациональный страх Хоуп перед новой беременностью вскоре начнет ослабевать. В последней попытке заняться любовью участвовали противозачаточные таблетки, спираль, колпачок и сразу три презерватива; плюс ко всему они ограничились более или менее немедленным coitus interruptus[22]. Было это в июле. Теперь стоял сентябрь.

Но он не собирался сбиваться с пути. Он был прямым, как полет стрелы. Отклонение, блуждание — это для Гая было равносильно унижению. Это было бы сущим бедствием; это было бы непростительно. Нет, второго шанса не будет. Она бы его убила. Та девушка в «Черном Кресте», с этим ее необычным ртом… он ее никогда больше не увидит. Полно, полно. Лихорадка, малярия, которой она его наградила, минует через неделю. Одной мысли о жизни, в которой опустело бы место, где ныне стояла (или же томно возлежала) Хоуп, хватило, чтобы он как вкопанный остановился посреди улицы, затряс головой и воздел руки наподобие клешней. Затем твердо зашагал дальше. Он никогда не собьется с пути.

— Я что хочу сказать? Такова жизнь, — сказал молодой человек. — И с этим не поспоришь. И это вот тоже — дело житейское.

Он смолк и, не до конца выпрямив ноги, наклонился вперед и сплюнул через открытую дверь на улицу.

— Так что ладно, — продолжил он. — Ну, угодил в драчку, ну, схлопотал по мордасам… Такова жизнь. Вот я и не жалуюсь. Все по-честному. Такова жизнь.

Гай отпил немного томатного соку и украдкой взглянул поверх своей развернутой газеты. Господи боже: вот, значит, какова жизнь. Парень продолжал излияния. Две девушки, к которым он обращался, слушали его с выражением мягкого сочувствия.

— Просто я был не в себе. И меня проучили. — Он пожал плечами. — Вот и все.

Словоохотливо, философично, с частыми паузами, которые он делал, чтобы отхаркнуть на улицу кровь, молодой человек поведал, что эта самая последняя стычка стоила ему разбитого носа и скулы, а также потери почти всех верхних зубов. Гай сложил газету и уставился в потолок. Нет, но как стремительны перемены! Любой из его круга, подвергнись он таким телесным повреждениям, укатил бы на год или на два в Швейцарию, где его полностью починили бы. А здесь этот бедняга, явившийся в паб на следующее же утро, и при нем его пинта, его бульварная газетенка, его изувеченное лицо… и время от времени: тьфу! — через открытые двери. Он уже переменил тему — говорил о погоде, о ценах на пиво. Обеих девушек в нем явно ничто не отталкивало, особенно расположена к нему была украшенная шрамом брюнетка; при определенной доле везения он мог бы отвести ее к себе домой — если предположить, что у него имеется дом. Жизнь продолжалась. И это было жизнью, это действительно было жизнью, той самой, о которой ничуть не заботятся и которой самой на себя наплевать.

В паб вошел Кит, и это, как всегда, вызвало приглушенное бормотание присутствующих. Он увидел Гая и указал на него пальцем, затем ткнул большим пальцем себе за спину, указывая на Джона Дарка. Джон Дарк, полицейский-взяточник, — продажный коп, потускневший значок, грязнотца неопределенного рода. Дарк был коренаст и довольно плотен, из тех мужиков, о которых говорят: «волос нет в помине, но зубы на месте». Он вечно одевался в кошмарные джемперы и был единственным из завсегдатаев «Черного Креста», кто взирал на Гая со скептическим любопытством, как будто ему (Гаю) следовало бы лучше знать, в какие места стоит ходить. Положение самого Дарка было двойственным. Он пользовался определенным влиянием, но почти каждый обращался с ним с показным презрением. Особенно Кит… Гай заключил, что Кит подсядет к нему через минуту. И в самом деле, обменявшись несколькими словами о своем «кавалере» с раздолбаем Ходоком (который в «Черном Кресте» был автомобильным экспертом), Кит подошел к его столику, сел и с серьезным видом подался вперед.

— Помнишь ту телку, что сюда заходила? Николь?

— Да, я понял, кого ты имеешь в виду.

— Она хочет, чтобы ты…

Кит с несчастным видом озирался вокруг, поспешно и с явным нетерпением отвечая на приветствия Норвиса, Дина, Телониуса, Кёртли, Нетариуса, Шекспира, Богдана, Мацека и двух Збигов.

— Нет, здесь поговорить не удастся, — сказал он и предложил перебраться в «Голгофу», его питейный клуб, где они спокойно могли бы все обсудить над бокалом «порно» (тринидадским ликером) — выпивкой, которую он там обыкновенно заказывал. — Дельце довольно деликатное…

Гай колебался. Однажды ему уже довелось побывать в питейном клубе Кита. В «Голгофе», ничуть не менее шумной, чем «Черный Крест», и предлагавшей ничуть не больше уединенности, было не в пример темнее. Потом он поймал себя на том, что произносит:

— А почему бы не отправиться ко мне?

Теперь начал мяться Кит. Гаю пришло в голову, что предложение это могло показаться обидным: ведь Кит никогда не сможет ответить на его приглашение тем же. Одностороннее предложение, безответное. Но Кит, взглянув на часы над стойкой, осторожно сказал:

— Заметано.

Вдвоем они пробирались вдоль оживленной Портобелло-роуд: Гай, высокий и как будто что-то ищущий в прямоугольниках солнца, и Кит, более плотный, более квадратный, — карманы его пиджака оттопыривались всунутыми в них кулаками, расклешенные брюки заострялись и трепыхались в порывах низкого ветра, а газета, свернутая в трубку и удерживаемая под мышкой, походила на телескоп. Выйдя на улицу, они не могли говорить о Николь Сикс, потому что именно для этого направлялись к Гаю. Когда они свернули на более спокойную улицу, их собственное молчание сделалось громче. Гай избрал тему, частенько выручавшую его прежде.

— Ты на матч собираешься?