Сонные глазки и пижама в лягушечку - Том Роббинс

При воспоминании о разговоре вы краснеете. Приняв вашу реакцию на свой счет, карлица начинает конфузиться и шаркать ногами, наводя на мысль о хомяках, мышах, землеройках и т. п. Вы поспешно нарушаете молчание:

– Ну тогда я… э-э… позвоню ему в понедельник. Будьте добры, скажите ваш телефон.

На первый взгляд в этом захламленном, тесном, безнадежно банальном офисе нет никаких следов присутствия Ларри Даймонда, но живет он где-то здесь, в Балларде, и на автоответчике у него слышны звуки боулинга, так что шансы есть.

– Семь… – пищит мини-мышь.

Так-так-так!

– Восемь… – продолжает лилипут-землеройка.

Ну! Ну!

– Один… – свистит крошка-тушкан.

Не дав малютке-хомячку закончить, вы разворачиваетесь и уходите, унося в растрепанной постели своего сердца слившихся в страстном объятии любовников: разочарование и облегчение.

Боулинг не особо тяжкий труд, и поэтому одежды игроков в значительно меньшей степени пропитываются жидкими выделениями человеческого тела, чем одежды теннисистов или, скажем, баскетболистов. Правда, одежды боулеров зачастую бывают пропитаны пролитым пивом, но это уже другая история. Единственное, что можно поставить в плюс боулингу, – его относительная, если позволите так выразиться, засушливость. Вы всегда старались держаться подальше от людей, которые потеют, и даже расхожее выражение «трудовой пот» кажется вам неблагозвучным. А вот фраза «даже не вспотел» вполне подходит, хотя, будь ваша воля, слово «пот» вообще стоило бы записать в нелитературные и засоряющие язык. Ваша мать, например, не потела. Никогда. По крайней мере так она утверждала. Что касается вас – непонятно, подвержены ли вы этому греху. Хотелось бы верить, что совершенство потовых желез передается по наследству. Правда, в некоторых жарких ситуациях ваша грудь и живот делаются такими мокрыми, что возникают сомнения, могут ли поры Белфорда работать столь производительно. Так или иначе, сразу после секса вы всегда принимаете душ.

Если человек разборчив и брезглив до тошноты, то можно ставить сорок против одного, что его внутренний мир пребывает в разладе. Не нужно быть шулером, психологом или восточным мудрецом, чтобы это понять… Стройные, пусть и не очень длинные ножки несут растрепанную постель вашего сердца по коридорам шумного дворца. К счастью – не побоимся этого слова, – попадающиеся на пути посетители не выглядят потными (как уже было отмечено, боулинг не относится к напряженным видам спорта), хотя многие, судя по виду, обладают высоким потенциалом к отделению жидкости через поры; иными словами, потеют как свиньи. От мысли об этом ваши ножки начинают мелькать быстрее.

Итак, ножки начинают мелькать быстрее. Но куда же вы спешите, Гвендолин? Ну, сначала к телефонам, где, пролистав справочник, можно узнать, что в Балларде есть еще два боулинга, «Отдых» и «Шар заката». Правда, код последнего 782, а не 783, однако проверить все равно стоит. Однако странное дело: в силу каких-то смутных причин вам не хочется покидать «Громовой томагавк». И вот, пока музыкальные автоматы заполняют паузы в грохоте голосами Брюса Спрингстина и Уэйлона Дженнингса, пока уровни жидкости в стаканах, бутылках и мочевых пузырях ходят вверх-вниз, пока куриные крылышки вершат свой последний полет в котлах с кипящим маслом, словно салютуя бывшим соседям по курятнику, которых им никогда больше не доведется обмахивать, пока удачные броски вызывают взрывы бурной радости, а неудачные тонут в мучительных стонах, пока густой табачный дым разъедает ваши носовые пазухи, а взгляды похотливых пролетариев разъедают попку, – вы подходите к доске объявлений и начинаете читать, делая вид, что целенаправленно ищете адресованную вам записку.

На доске вывешены результаты турниров. «Шведские блинчики» возглавляют таблицу в группе А, обгоняя «Датских модернистов» и «Норвежских лесников», а в группе В лидирует «Тролль-патруль»… Да бог с ними. Рядом висит историческая справка: «Древние египтяне занимались боулингом на открытом воздухе более семи тысяч лет назад». Ничего себе, а? Если работы по клонированию мумий приведут к успеху, фараоны смогут сколотить боулинговую команду.

Многочисленные объявления информируют о существовании местной доски почета. Имена чемпионов красноречивы: Мэрион Лейдвиг, Энди Верипапа, Эд Любанский – все родом либо из Гранд-Рапидс, либо из Милуоки. Да уж, мать не ошиблась, когда упомянула этот штат в своем стихотворении. Она также была права насчет связи между боулингом и религией, хотя речь не о буддизме, а скорее о протестантах: не кто иной, как Мартин Лютер, постановил, что число кеглей в игре должно равняться девяти. Принятию этого закона (приколоченного, наверное, гвоздями к дверям средневекового боулинга) предшествовала бурная дискуссия, в процессе которой немецкие церковники пытались определить верное количество кеглей. Удивляетесь? Напрасно. Что, по-вашему, имели в виду схоласты, когда спорили о количестве чертей на кончике иглы? Ну разумеется, кегли! Правда, в современном варианте игры фигурирует десять кеглей. Вероятно, манускрипты со дна Мертвого моря доказали неправоту Мартина Лютера.

Согласно имеющейся обширной литературе, институт боулинга начинает процветать во времена экономических катастроф, ибо несущий убытки народ инстинктивно стремится к простым и дешевым развлечениям. Все правильно. Когда нужда ударяет по карману, хочется пойти и ударить по кеглям. М-да. Интересно, какой вывод о глубине и продолжительности текущего кризиса можно сделать из факта, что в субботу днем «Громовой томагавк» забит, как банка норвежских сардин?

Музыкальный автомат узурпировала банда седых семидесятилетних старцев с табачными подтеками на подбородках; как результат на смену Брюсу Спрингстину и Уэйлону Дженнингсу пришел Лоуренс Уэлк. Посетителям «Громового томагавка» наплевать, а вам и подавно. Одна пролетарская музыка ничем не лучше другой. Поэтому отнюдь не полька Лоуренса Уэлка, а скорее мысль, что пора перенести наблюдение за симптомами экономической катастрофы в «Шар заката», виновата в том, что вы наконец решаетесь покинуть какофонический карнавал кретинов-кегельбанщиков и выйти под дождь.

Невзирая на отсутствие действующего зонта, вы замираете на полпути к машине вместе с растрепанной постелью вашего сердца. Подумайте, Гвендолин: не забыли ли вы что-нибудь проверить? Бог свидетель, нет желания возвращаться сюда вновь.

Вы стоите под густыми стеблями дождя, словно китайский крестьянин посреди перевернутого рисового поля. Стебли толсты и прямы, как палочки для еды, и серо-зелены, как океанская цитра; они висят, уцепившись корнями за тучи, и рассыпают спелое зерно. Корзинка вашего воротника уже полна до краев. Когда вы поводите плечами, дождь превращается в суши.

Парковка заполнена на три четверти. Значит ли это, что страна переживает обычный экономический спад, тогда как стопроцентная заполненность означала бы депрессию? Тот факт, что посетители в большинстве своем приехали на битых пикапах и старых японских малолитражках, ни о чем не говорит. Завзятые боулеры и в лучшие времена предпочитают драндулеты. На их фоне красавец «порше» выделяется как южный цветок в выгребной яме. Сейчас бы сесть в него да уехать домой! Но прежде следует спуститься по пандусу, который, похоже, ведет в подвальный этаж «Громового томагавка». Так, интересно… Пандус оканчивается опрятной деревянной дверью, выпадающей из контекста пошлой кладбищенской эстетики остального здания. Слишком изящно для служебного входа. К двери привинчено нечто похожее на табличку; дождевые капли, барабанящие по астигматическим глазам, мешают разглядеть точнее. Вы приближаетесь – да, так и есть. Именная дощечка красного дерева из тех, что сообщают имя владельца неуклюжими, от руки вырезанными буквами: «Шикльгруберы», или «Боб и Мэри-Энн», или «Богатые бездельники». Когда вы достигаете середины пандуса, самые смелые подозрения подтверждаются. Надпись на дощечке гласит: «Гремящий дом».