Легенды Отрезанного Простора - Мария Токарева

Несколько лет назад она перешла в свою юрту, выйдя замуж за сильного воина. С тех пор они жили отдельно, и недавно у них родились близнецы-первенцы. Адхи порой скучал по тетушке, которую с детства считал сестрицей. Если он хотел, то всегда мог пойти к ней, разве что не отваживался лишний раз мешать своими детскими расспросами. В племени никто не оставался отделенным и обиженным. Тех, кто таил зло на других, изгоняли. Но еще изгоняли тех, кто слишком отличался…

В этом крылась несправедливость кланов орков. Адхи всегда считал, что нет лучше места, чем родное стойбище, но теперь все больше опасался изменений, произошедших с ним. В племя орков никогда бы не приняли ни человека, ни кудесника. Еще могли при всех изругать нерадивую хозяйку, если она вышила своим детям неверные узоры на вороте и рукавах нижней рубашки. Если кто-то предавался праздности в тяжелое для племени время, его и вовсе били палками. А если юный орк уходил на охоту в недозволенное время, в начало полной луны, то его добычу считали проклятой и с позором закапывали за краем стойбища.

Адхи раньше и не задумывался, сколько странных запретов окутывали его жизнь. С кудесниками он и в начало полной луны охотился, и ел мясо «неправильных» животных – ничего не происходило. Вроде бы даже духи не отринули его.

Да, племена орков состояли из множества странных верований, но все-таки мучительно хотелось домой, отчего Адхи пробудился посреди ночи.

Он вспоминал сны о доме, которые уносили его в далекие годы детства, беззаботное время, когда он был в тех летах, что и Дада. Когда его когти были еще мягкими и он тоже задумывался, вкусный ли изначальный молочный океан.

«Хочу домой. В мой настоящий дом», – отчетливо понял Адхи, вставая и сбрасывая лоскутное одеяло. Нижняя рубашка и штаны, поставленные на колышки у медленно тлеющего костра, уже успели просохнуть. Раны тоже не беспокоили, пусть сонная слабость все еще перекатывалась в теле, особенно пульсируя в голенях. Но Адхи и не собирался путешествовать пешком.

Он окинул задумчивым взглядом лагерь кудесников: Ледор и Аобран спали рядом, придвинувшись к костру. Офелиса и Чигуса привычно скрывались в кибитке, только их птицы дремали в отдалении, зарывшись головами в бурые перья, всхрапывали распряженные лошади. Лагерь дышал тишиной, и никто не собирался останавливать одного пробудившегося орка.

Адхи тихонько оделся, натянул измятые стоптанные сапоги и отправился за край лагеря, а там на миг закрыл глаза и вспомнил те невероятные ощущения, которые испытывал, когда ткал двери между мирами. Теперь он сконцентрировался на родной юрте, на внутреннем убранстве, на лицах отца и матери, на всем, что оставалось где-то там, вдалеке.

И вот посреди степи выросла настоящая дверь, деревянная, осязаемая. Адхи улыбнулся и открыл ее. Вновь его на миг окутал звон голосов, но он уже знал, что не попадет в чужие края. Он шел домой и хотел попасть в родную юрту. И испугался, что окажется на пепелище, ведь племя Огненной Травы могло настигнуть в любой миг.

Но он вынырнул посреди мирно спящего стойбища. В поле паслись стада, всхрапывали кони, юрты растянулись полукругом, как выросшие из земли холмики. Адхи же направился к одному заветному жилищу, где остались в одиночестве его родители, пусть вещи все еще отталкивали его, пусть он и выглядел полупрозрачным призраком-невидимкой. Он не боялся и уже не впадал в отчаяние. Он радовался, что из любого уголка мира теперь всегда сумеет перенеслись домой, чтобы убедиться: все в порядке. Живы родители, жив старый шаман, юрты не разрушены и продолжается существование племени.

«Дома, я дома. Но я… уже другой. И это не конец пути», – подумал Адхи, опускаясь на колени и устало пересыпая в руках песок. Казалось, здесь даже земной прах выглядел иначе. Все отдавало ощущением навек утраченного, навсегда ушла пора его беззаботности и детства, даже если он еще не прошел посвящение у духов. И навсегда он перестал быть настоящей частью племени, Адхи это чувствовал со светлой печалью в сердце.

Наконец он подошел к заветной юрте, которая стояла на непривычном месте на новом стойбище, но оставалась до щемящего родной. И он видел дверь, уже не призрачный «прокол» из сплетения белых линий, а обычную свою дверь, которую он легко и без размышлений открывал каждый день еще в начале лета, даже не замечая, как красиво отец вырезал узоры, как искусно мать расписала ее яркими цветами.

А теперь его рука потянулась к изогнутой ручке и вновь не сумела коснуться ее. Адхи оставался призраком степи, сотканным из белых линий. Он скорбно опустил голову и, погружаясь в мир сияющих сплетений, вошел внутрь, пролетев сквозь войлочную стену.

«Мама… Отец!» – немо воскликнул он, когда увидел знакомые фигуры на устланном коврами ложе. Они крепко спали, тесно прижавшись друг к другу, точно застигнутые непогодой потерянные отроки. И рядом с ними пустовали еще два тесных ложа, такие знакомые, такие привычные.

«Это мое одеяло, а это одеяло Дады, а это его кафтанчик…» – с болью думал Адхи, рассматривая знакомые вещи, отчего слезы наворачивались на глаза. Эта пустота в юрте словно кричала: здесь остались предметы умерших. Но они оба были еще живы! Живы, пусть и в других мирах.

– Мы вернемся. Оба вернемся, – пообещал Адхи маме, становясь на колени рядом с родительским ложем, и неощутимо погладил ее по волосам, нежно, едва уловимо. Так она гладила его в детстве, утешая страх или боль маленького сына. Как же хотелось теперь успокоить ее, облегчить страдание разлуки, подсказать как-то, что один из ее сыновей рядом и теперь обладает силой, способной защитить все племя.

Но у него еще оставался невыполненный долг и перед родителями, и перед собой. Беззащитный Дада стал жертвой дара старшего слышать Белого Дракона, их обоих безвинно вовлекли в страшную игру высших сил. И, похоже, Белому Дракону тоже не нравилась такая вопиющая несправедливость, он хотел бы помочь все исправить, но не мог по щелчку пальцев вернуть прежний порядок.

– Адхи… – вздохнула мама сквозь сон, и по осунувшейся щеке скатилась крупная слеза. За нее, за эту крошечную соленую каплю, отверженный сын племени сумел бы победить и самого Змея Хаоса, и всех его служителей. Лишь бы мама больше никогда не плакала, лишь бы не витал в их юрте стылый дух утраты, как в дни после похорон маленькой сестренки.

– Я вернусь, вернусь не один, – твердил Адхи, покидая юрту, вновь пролетая сквозь стены легким призраком.

– Адхи… Это ты? Ты здесь? Я не вижу тебя, но чувствую, – донесся из-за спины знакомый голос. Шаман Ругон стоял возле юрты, слепо глядя перед собой и неуверенно поводя посохом.

– Я здесь! Здесь! – как можно громче воскликнул Адхи, но его слова потонули в порыве легкого ветерка, никто его не услышал. Тогда он подошел и дотронулся до руки шамана, хотя раньше никогда не позволял себе такой смелости, всегда считая служителя духов священной фигурой.

– Ты здесь… Здесь. Куда же ведут тебя духи, ох, куда? – потеплел голос старика, а взгляд его еще больше затуманился, глаза закатились. – Вижу я поселения с высокими юртами в три ряда и дорогами из булыжников. Нет там океана травы, а солнце светит лиловыми лучами. Стоят там две юрты, две юрты среди развалин древнего града. В одной – Белый Дракон, а в другой – Змей Хаоса. Не ведаю, что показывают мне духи, но путь твой лежит к этим двум каменным юртам.