Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей - Владимир Егоров

Реконструировать события, происходившие в Среднем Поднепровье в конце первой половины X века, можно, в большей степени опираясь либо на ПВЛ, либо на былинные сюжеты. Можно и вовсе игнорировать одно или другое, как это делала наша официальная история, целиком и полностью доверившись ПВЛ. Противоположную позицию пытался занять С. Горюнков в своих интересных интерпретациях былинных сюжетов, но он так и не смог полностью отрешиться от въевшихся в печенки сказок ПВЛ.

Наиболее близкий к версии ПВЛ результат может получиться, если первое нанесенное Змею Горынычу (с помощью «шапки земли Греческой») поражение соотнести с итогом византийского похода Игоря, после которого побежденный греками Змей-Игорь вероломно устремляется к Киеву и находит убежище на Горе («на Сорочинских горах»), захватив там родственницу Владимира, в качестве каковой могла оказаться, например, мать последнего Малфрида-Малуша. После гибели Змея-Игоря «в Деревах» в змеином гнезде-логове на Горе остается Змея-Ольга. В борьбе с ней Добрыня освобождает плененную родственницу князя Владимира, которая к тому же доводится самому Добрыне родной сестрой. Возможно, союзниками Добрыни в этом акте борьбы со Змеей выступали печенеги, внесшие решающий вклад в победу над зловредной рептилией, что, возможно, нашло отражение в былине конской плетью как главным оружием Добрыни.

Те же события можно соотнести не с Игорем, а со Святославом. Тогда первым поражением Змея можно считать разгром руси под Доростолом, где Святославу противостояла не просто шапка, а сама корона земли Греческой на челе императора Цимисхия. Побитый такой «шапкой» Святослав направляется к матери или мачехе в Киев, но в дело вновь вмешивается конская плеть, то есть все те же печенеги.

Если же не придерживаться канвы ПВЛ и не пытаться соотнести содержание былины «Добрыня Никитич и Змей» с событиями и псевдособытиями, а также персонажами и псевдоперсонажами, которыми начинена ПВЛ, то обобщенно в фабуле былины можно увидеть победу Добрыни Малевича, он же Претич-Фредич, он же наполовину Илья Муромец, над обитателями киевской Горы, вероятно не без помощи степняков-печенегов, и освобождение матери Владимира Малфриды, она же сестра самого Добрыни Малуша[63]. Главной же целью подвигов Добрыни, судя по конечному результату, не отраженному ни в былинах, ни в ПВЛ, была расчистка пути к киевскому престолу племяннику Добрыни Владимиру, что в целом верно ухватил в своем расследовании А. Членов.

В одном существенном моменте былинный сюжет борьбы со Змеем сходится не только с ПВЛ, но и с археологией Киева. Побежденный Змей Горыныч удирает к Киеву и хозяйничает на Горе (Сорочинских горах), и Киев археологически начинает превращаться в столичный город именно с середины X века. И тут нельзя не обратить внимания на то, что с серединой X века и между собой связана целая цепочка событий помимо археологического превращения Киева в «мать градам русским». В это время катастрофически завершается история крымской руси Игоря. В это время ПВЛ делает Ольгу великой киевской княгиней. В это же время, как информирует нас Константин Багрянородный, Киевщина (Киав-Киова) становится центром полюдья и резиденцией архонтов руси. И, наконец, в то же самое время, вероятно как следствие перебазирования руси в Среднее Поднепровье и, возможно, захвата ею некого «древлянского княжества», начинается быстрая ее славянизация, отразившаяся, в частности, у того же Багрянородного в хождении уже в середине X века параллельных названий днепровских порогов: русских, то есть все еще звучавших по-древнескандинавски, и славянских — в самом деле старославянских по языку.

Итак, вдова ольга Игоря, перенявшая после гибели мужа его титул и таким образом ставшая ольгой, завладела каким-то личным доменом на Киевщине с резиденцией либо непосредственно на киевской Горе, либо, что более вероятно, в Вышгороде, который ПВЛ называет «Ольгиным городом»[64]. В этом домене она образовала нечто вроде царства амазонок. О последнем можно догадываться по тому, что во время ее «документированного» Константином Багрянородным в трактате «О церемониях византийского двора» визита в Константинополь «архонтиссу Эльгу» сопровождал большой, исключительно женский эскорт из множества «приближенных родственниц-архонтисс», служанок и рабынь.

Относительно этих «родственниц» Ольги, число которых доходило до шестнадцати во время одного из императорских приемов и которые размерами денежных подачек приравнивались к «людям» княгини, С. Цветков высказал любопытное соображение. Обоснованно отметя предположения о том, что это были сестры Ольги, либо жены ее братьев или других архонтов Руси, он остановился на единственно возможном разумном объяснении такого количества незамужних женщин в ольгиной свите: «…простое и самое естественное предположение, что «архонтиссы» были женами Игоря, расставляет все по местам: получает объяснение и их титул, и занимаемое ими высокое положение…. и неопределенность их родства с Ольгой (ср. характерное выражение Константина: «родственные ей архонтиссы»; христианский государь, понятно, затруднился точнее определить, в какой степени родства находятся между собой Ольга и прочие жены Игоря), и отсутствие упоминания об их мужьях». Тут трудно не согласиться с Цветковым, хотя ситуация, прямо скажем, комическая. Ольга вместе с верховной властью и титулом ольга-кагана поневоле унаследовала от мужа его гарем и вынуждена была не только терпеть при себе сварливых нахлебниц и конкуренток, но даже таскать их с собой аж в Константинополь! Невольно на ум приходит мысль о том, что Ольга была лесбиянкой. В пользу такой версии косвенно говорит очевидная напряженность отношений в семье Игоря, но с ней не вяжется предполагаемая любовная связь Ольги с Малом и Добрыней. Наконец, говорить о лесбиянстве равноапостольной святой как-то неприлично.

Кроме мужнего гарема в многочисленной свите русской архонтиссы наличествовало только два лица мужского пола: переводчик и таинственный анепсий — то ли ее пасынок Святослав, то ли какой-то нам не известный племянник. К огромному нашему сожалению, словоохотливый император в своем объемистом труде слишком зациклился на милых его сердцу формальностях придворных церемоний, они занимали его гораздо больше, чем высокопоставленная гостья, сопровождавшая ее делегация и вся далекая варварская Русь. В итоге для нас так и остались тайной и этот анепсий, и степень родства Ольги и Святослава, и откуда прибыла в Константинополь русская архонтисса, и даже в чем заключалась цель ее визита. Знай мы ответы на эти вопросы, многое бы прояснилось во мраке, ныне окутывающем такой важный для истории древней Руси переход от варяжско-черноморского этапа к этапу славянско-днепровскому.