Белый квадрат. Лепесток сакуры - Олег Рой

Это был день, когда он под руководством своего учителя Рюси Катагири получил свой первый дан в дзюудзюцу, и именно эту науку он передавал сейчас Виктору Афанасьевичу Спиридонову вместе со своей мудростью. Но мудрость Фудзиюки, по его собственному мнению, была несовершенна: он хотел стать просветленным, как некогда Сиддхартха Гаутама, но не мог достигнуть этого. Нигде – ни на Востоке, ни тем более на Западе, не нашел он той свободы, какую испытал один-единственный раз в жизни.

Некогда юный Фудзиюки был близким другом Дзигоро Кано, основателя школы Кодокан. Их дружба началась в Токийском университете; вместе они стали заниматься дзюудзюцу, вместе получили свой первый дан. Фудзиюки даже некоторое время был одним из преподавателей основанной Дзигоро Кано школы Кодокан, но потом пути их разошлись. Кано все больше скатывался к идее исключительности японского народа, его культуры и все больше разделял идею возвращения к «истокам», но на новом уровне.

– Теперь Япония стала сильнее, – говорил он. – Вот-вот наступит час показать наши интересы и говорить с гайцзынами на их языке – языке начиненных шимозой снарядов.

Тогда, в пику ему, Фудзиюки уехал на Запад и поступил в Сорбонну. Точнее, сделал он это по двум причинам: в знак несогласия с другом и по каким-то сугубо личным обстоятельствам, рассказывать о которых Спиридонову он не стал.

Фудзиюки оставил Кодокан более десяти лет назад, рассорившись с Дзигоро Кано. В этой ссоре он винил себя, но у Спиридонова сложилось впечатление, что в ссоре больше виноват Кано. Фудзиюки никогда ни в чем не обвинял своего друга, но из его рассказов у Спиридонова сложился образ человека жестокого, нетерпимого к критике, не признающего никаких новшеств. Он ловил себя на мысли, что рад, что его учителем стал Фудзиюки, а не Кано.

Так что до Спиридонова у Фудзиюки уже были ученики; некоторые из них сами уже преподавали в школе Дзигоро Кано, но Фудзиюки был недоволен, не ими, а собой. Он не видел в своих учениках той полноты восприятия дзюудзюцу, какую искал сам, но не их, а себя винил за это.

– Если твой ученик чего-то не умеет, ты, учитель, в этом виноват в большей мере, чем он, – говорил Фудзиюки, и Спиридонов, хоть и не соглашался с ним на словах, прекрасно понимал, о чем он говорит. Нет, в своих неудачах Виктор Афанасьевич не винил Фудзиюки, в них он укорял лишь себя, свое собственное несовершенство. Их с Фудзиюки недовольство собой, их стремление найти совершеннейшее и лучшее органично слились, и его учитель, сам того не ведая, нашел то, что ему было необходимо.

Пути совершенствования всегда лежат через недовольство собой. Человек, который полагает, что достиг чего-то, на самом деле не достиг ничего. В этом мире мы странники, и цель, к которой мы идем, далека. Чтобы дойти до нее, надо идти всю жизнь, и это путешествие и есть настоящее счастье. Как мало тех, кто понимает это! Но здесь, на квантунской земле, встретились две родственные души…

После ссоры с другом Фудзиюки не учил никого до тех пор, пока не стал учить Спиридонова. Он занялся его обучением потому, что увидел, сколь тот нуждается в этом. За внешним спокойствием поручика крылась поистине бездна, бездна разочарования, бездна крушения жизненных идеалов. Точнее, сам Виктор Афанасьевич считал, что его мировоззрение потерпело крах; Фудзиюки его в этом разубедил. По его мнению, корабль Спиридонова хоть и налетел на риф, но пока не пошел ко дну, и спасти его возможно. Для этого надо лишь понять несколько простых истин…

А потому согласился учить его и начал с того, что повесил на стену пустующего гумна непонятный знак в виде двух капель и стал объяснять.

* * *

– Всегда надо держать все под контролем, – ответил Фудзиюки, подавая руку Спиридонову, чтобы помочь ему встать. – Мы ведь не забываем дышать, как бы ни были увлечены чем-то еще. Поединок для воина – словно дыхание, он не прекращается никогда. Так что вы хотели спросить?

– Вы говорили, что революция Мэйдзи не принесла добра Ниппону… – Опираясь на руку Фудзиюки, Виктор проворно поднялся на ноги и тут же, несмотря на внезапно накатившее головокружение, ответил церемониальным поклоном на поклон учителя. Их поединок был завершен – этот поединок, не первый и еще далеко не последний.

– И я не отказываюсь от своих слов, – ответил наставник, указывая на символ на саманной стене. – Вы помните, как я рассказывал вам про этот символ и его значение?

Виктор кивнул; еще бы он не помнил! Ян и инь, вечная борьба и вечное единство. Как их дружба с Фудзиюки, дружба, проходящая строчкой поединков, дружба, состоящая из захватов, бросков и подсечек. Дружба, начавшаяся на войне между их народами и продолжающаяся в плену.

Но кто сказал, что дружба не может быть вот такой? Кто сказал, что твой противник – всегда враг? Тогда Спиридонов еще не знал, что десять лет тому назад барон де Кубертен уже сформулировал принципы олимпийского движения, несколько идеалистично надеясь на то, что когда-нибудь Олимпиады заменят своими состязаниями войны, а противостояния между народами будут происходить в форме спортивного fair play. Но здесь, под сухим, как кость мертвеца, небом Маньчжурии он пришел к похожему выводу – разве не лучше было бы, если бы вместо двух ощетинившихся ружьями и пушками армий политические проблемы решались на белом квадрате татами сильнейшими из бойцов?

Конечно, дзюудзюцу – тоже борьба, ее цель – поразить противника, и в этой борьбе есть свои четкие правила противостояния, но главное в ней не это, а то, что соперники по татами уважают друг друга, и все противостояние ограничивается рамками поединка! Они с Фудзиюки не щадили друг друга (точнее, в основном не щадил Фудзиюки, поскольку Спиридонов еще только делал первые шаги на этом поприще), но стоило им совершить церемониальный поклон друг другу – и все это уходило, уступая место крепчайшей дружбе. Вот бы и народы так умели!

– Любое несчастье содержит в себе частицу счастья. – Глаза Фудзиюки лучились, притом что на правом начинала зреть катаракта. Фудзиюки был почти вдвое старше Виктора, но это было самой меньшей из странностей их дружбы. – Точно так же как любая радость содержит зерно грядущей печали. Это колесо вращается много лет, с каждым годом ускоряя ход. Мы терпим поражения, и они ложатся в основу наших побед; но, одержав победу, мы уже находимся в тени надвигающегося поражения.

– То есть нет ни окончательной победы, ни окончательного поражения? – Этот вопрос Виктор уже задавал Фудзиюки; задаст он его еще не раз.

– Нет ничего окончательного, – спокойно отвечал тот. – Ничего определенного.

– А смерть? – не унимался Виктор.

– А что смерть? – невозмутимо спрашивал доктор.

– Смерть – конец всему, – говорил Виктор.

– Любой конец – это чье-то начало, – отвечал Фудзиюки, глядя куда-то за спину Виктору, хотя там не было ничего, кроме саманной стены. – Наша жизнь – это поле, на котором мы сеем рис. Крестьянин, посеявший рис, может не дожить до урожая, но рис все равно взойдет, и кто-то голодный его съест.

– Красиво сказано, – задумчиво произнес Виктор.