Медвежий угол - Фредрик Бакман

Давид стоял в дверях для игроков, наблюдая, как спонсоры поднимаются по лестнице в кабинет. Он знал, что они о нем думают, как превозносят его успех, но знал он и то, как изменится их мнение в следующем году, если основная команда не достигнет тех же вершин. Господи, понимает ли хоть кто-нибудь в этом городе, что нынешние юниоры – это что-то невероятное? В современном хоккее давно нет места сказкам про Золушку, большие клубы вербовали игроков из маленьких, не дожидаясь, пока ребята достигали подросткового возраста. Даже в Бьорнстаде, откуда чудом не разъехались все хоккеисты, на элитный уровень тянул один-единственный игрок: а остальные проиграли бы в ста матчах из ста. И все же они остались здесь. Не команда, а пчелиный рой.

У Давида любили спрашивать, в чем секрет его тактики. Объяснить он не мог: все равно никто не поймет. Его секрет – это любовь. Он начал тренировать Кевина, когда тот был еще испуганным семилетним мальчишкой, которого затравили бы на площадке старшие парни, не появись в их команде Беньи. Беньи уже тогда был самым отважным чертенком из всех, кого встречал Давид, а Кевин просто был лучшим. Давид научил их кататься на коньках – и вперед, и задом. Он объяснил им, что принимать шайбу так же важно, как делать бросок, он заставлял Кевина неделями играть кривой клюшкой, а Беньи позволял всю тренировку играть без клюшки вообще. Благодаря Давиду они поняли, что они есть друг у друга, что единственный, на кого действительно можно положиться в этом мире, – это парень, который играет бок о бок с тобой на площадке; что те, кто не сядет в автобус, пока ты не придешь, и есть твоя команда.

Именно Давид научил мальчишек обматывать клюшки изолентой и точить коньки, а в придачу – завязывать галстук и пользоваться бритвой. Ну, по крайней мере, брить бороду. Остальному они научились сами. Давид смеялся как сумасшедший всякий раз, когда вспоминал, как Бубу, маленький, запутавшийся гиперактивный толстяк, лет в тринадцать повернулся в раздевалке к Беньи и спросил, надо ли заодно с яйцами брить жопу. «Думаешь, девчонкам важно, чтобы все было гладкое?» Во времена юниорства самого Давида это было частью инициации молодых игроков: им насильно сбривали лобковые волосы, что считалось унижением. Как это происходит сейчас, он не знал, но догадывался, что современных подростков скорее напугает перспектива, что их привяжут к стулу и не отпустят, пока пресловутые волосы снова не вырастут.

Хоккей постоянно меняется, меняются люди. Когда Давид был юниором, тренер требовал, чтобы в раздевалке стояла полная тишина, а сейчас там почти всегда звучит смех. Давид знал, что юмор объединяет, и, когда мальчишки нервничали перед матчем, он заходил в раздевалку и отмачивал всякие шуточки. Любимой у них была такая: «Знаете, как потопить подводную лодку из Хеда? Надо нырнуть и постучать в дверь. А знаете, как потопить ее еще раз? Снова нырнуть и постучать в дверь – тогда они откроют, чтобы сказать: „Нетушки, второй раз нас не проведешь!“» Когда парни немного повзрослели, любимой шуткой стала другая: «Знаете, как понять, что вы находитесь на свадьбе в Хеде? Все сидят в церкви с одной стороны!»[3] Потом они повзрослели и у них появились свои шутки, и Давид все чаще стал оставлять их в раздевалке одних. Потому что иногда отсутствие тренера тоже сплачивает.

Давид посмотрел на часы, прикинул, сколько осталось до начала матча. Сидящим на трибуне спонсорам никогда не понять его тактики, потому что им не понять, чем готовы пожертвовать парни в команде ради друга. Пока спонсоры орали, что парням надо «дать волю своей агрессии», Давид терпеливо расписывал четкие роли для каждого игрока, вдалбливал им азы баллистики шайбы и дислокации на льду, обучал их ведению игры и стратегии в углах, оценке ситуации на площадке и искусству сокращать риски. Он объяснял им, что если они лишат противника превосходства в технике и скорости и опустят до своего уровня, обломают его и заставят злиться, тогда победа за ними, потому что у них есть то, чего нет у других: Кевин. Если дать ему шанс, он забьет два гола, а пока рядом Беньи, шанс у него есть всегда.

«Плевать на трибуны, плевать, что про вас скажут», – повторял Давид. Его тактика требовала подчинения, смирения и доверия, десяти лет тренировок и притирания друг к другу. Даже если Бьорнстад испортит статистику по всем статьям, кроме забитых голов, Давид все равно скажет каждому из своих игроков, что тот молодец. И парни ему верили. Они любили его. Когда им было семь лет, Давид сказал, что приведет их к настоящей победе. Все кругом только смеялись, но он сдержал свое обещание.

По дороге в раздевалку Давид заметил Суне, одиноко сидящего на трибуне. Они на мгновение встретились взглядами. Кивнули друг другу. Сколько бы они ни ругались, Давид знал, что этот упрямый старик – единственный во всем клубе, кто знает, что такое любовь.

Некоторые считают, что в хоккее есть только черное и белое. Полная чушь. Фатима и Мира заняли свои места, но вдруг Мира, извинившись, вскочила и, протолкнувшись по лестнице к мужчине средних лет, остановила его. Мужчину Фатима знала, это был начальник среднего звена на фабрике. Мира сердито вцепилась в его красный галстук.

– Кристер, умоляю, ты бы голову включал, хоть изредка! А ну снимай!

Мужик, явно непривычный к выволочкам, особенно от женщин, опешил:

– Ты серьезно?

– А ты? – рявкнула Мира так, что народ на лестнице стал оборачиваться.

Мужик вспыхнул и неуверенно оглянулся по сторонам. Все уставились на него. Кто-то у него за спиной проговорил: «Черт, Кристер, а ведь она права!» Вокруг одобрительно загудели. Кристер медленно стащил с себя галстук и засунул в карман. Его жена виновато склонилась к Мире и прошептала:

– Я ему говорила. Но ты же знаешь этих мужчин. Им хоккей не понять.

Расхохотавшись, Мира вернулась на свое место рядом с Фатимой.

– Красный галстук. Совсем мужик спятил. Извини, так о чем мы говорили?

Так что в Бьорнстаде все отнюдь не черно-белое. А красно-зеленое. Поскольку красный – цвет Хеда.

Пальцы Амата нежно поглаживали швы на форменной футболке. Темно-зеленой с серебряными цифрами и бурым медведем на груди. Цвета Бьорнстада: лес, лед, земля. Его номер – восемьдесят один. В старой команде он был номером девять, но здесь под этим номером – Кевин. В раздевалке творился полный хаос. Беньи, шестнадцатый номер, как обычно, валялся на полу в углу и спал, остальные юниоры съежившись сидели на банкетках, покуда разгорячившиеся родители все громче наставляли их по мере приближения выхода на площадку. Подобное явление наблюдается во всех видах спорта: родители думают, будто их компетентность растет автоматически вместе с успехами ребенка. Хотя на самом деле наоборот.

Галдеж стоял невыносимый, громче всех орала Магган Лит, – если твой сын играет в первом звене, ты можешь себе такое позволить. Мать Беньи в раздевалке не появлялась никогда, а мать Кевина едва ли бывала даже в ледовом дворце, так что Магган безраздельно царила здесь годами. После каждого матча она развязывала шнурки на коньках малютке Вильяму, пока ему не исполнилось тринадцать, год за годом они с мужем жертвовали новым автомобилем и отпуском за границей, лишь бы накопить денег на виллу рядом с семейством Эрдаль, чтобы сыновья могли подружиться навеки. С годами недовольство Магган тем, что Вильям так и не смог вклиниться между Кевином и Беньи, переросло в настоящую агрессию.