Мастиф - Елизавета Огнелис

в кухне. Она стояла, и глаза требовали объяснений, убеждений, желали, чтобы он остался дома и не дай бог…

— Помнишь, я говорил про трудные времена, говорил о войне, о революции? Вот они наступили, эти времена. Я не могу оставаться в стороне, иначе погибнем. Мы должны выжить и я приложу все силы, чтобы мы выжили. Сегодня едем на картошку, собирайся, — сказал он, развернулся и вышел.

Лев не должен объяснять львице, почему он убивает других соперников.

— Потому что новый самец убьет наших детей, — сказал он уже в подъезде.

— Санек, складировать будем в гаражах. Они под окнами, легко вести наблюдение даже одному, — говорил Шпаков.

— Если приедут стачечники, дома оставим не двоих, а четверых. Детей в поле не берем, — отозвался Александр.

Они открыли все четыре гаража, вручную выгнали на улицу Серегин УАЗик, Сашину «ласточку» — «копейку», Андрюхину «Мазду» и Наилину «десятку».

— В каждую яму убирается пять тонн, — считал вслух Серега. — Итого двадцать. Мы только с гектара столько соберем. А их там — сотня.

— Мы с тобой, Андрюх, самые что ни на есть «кулаки», — пошутил Саша. — Ничего, еще подвалы найдутся.

— Электричество надолго отключили? — поинтересовался Шпаков и ответил сам себе. — Надеюсь, что не навсегда. Вот тепла если зимой не будет — это труба. Конец всему.

— У нас котел есть, переведем на дрова.

— А город?

— Какой город? — переспросил Саша, и Сергей замолчал.

Действительно, какой, к черту, город? С какой стати они должны заботится о других? Если кто-то не переживет эту зиму — это его право. Пусть останутся только сильные, трудолюбивые, умеющие жить сами, а не за счет других. Сколько сил было положено, чтобы выбить разрешение на почти собственной земле, а потом зарегистрировать гаражи в городском земуправлении? Сколько времени, нервов, денег, унижений — ради пустого клочка в государстве, где на каждого жителя приходится чуть ли не сто двадцать тысяч квадратных метров земли? Пусть теперь сами дохнут! Найдем место, похороним, — злорадно подумал Шпаков, и поправил автомат. Вдали уже слышался гул движка — грузовик возвращался.

— Артемич, баклажан ты старый! — заорал Саша, как только увидел первого, кто спрыгнул из кузова. Долговязый тощий человек в потрепанной кожаной куртке, старых лакированных ботинках, с автоматом наперевес.

— Гляжу, вы тут резво за дело взялись, — проворчал тот, кого назвали Артемичем. — Нас сегодня за три четверти отпустили, орут — как тараканы, нигде света нет… и грёб я налево всю их работу! Картошечкой, говоришь, разживемся?

— Еще как, — улыбнулся Саша, пожимая широкую ладонь в грубых мозолях, протягивая свою другим, здороваясь со всеми. — Урожай собираем. Сто гектар, представь, две тыщи тонн минимум!

— Неплохо, — пророкотал Артемич. — А не рано?

— В самый раз, — уверил его Андрюха.

— Шпак, и ты здесь? Молодцы. И с оружием неплохо придумали. Тут такое творится!

— Чего? — спросил Саша в нетерпении, уже предчувствуя, уже зная, почти наверняка…

— Дениска расскажет, — отошел в сторону Артемич.

— Здорово, Денисище, — Саша обнял давнишнего приятеля. Они знали друг друга с детского сада, с того момента, когда научились разговаривать. Именно из-за Дениса станочников на линии первичной мехобработки звали «стачечниками». Тогда, лет пять назад, когда Саша еще работал на заводе, цех вдруг наполнился непонятными людьми в форме, с радиостанциями, с пистолетами. Работяги и думать уже забыли, что в пересменок должен был приехать кандидат на пост губернатора. Договаривались на полтретьего, но приехал Андрей Викторович в четыре с копейками, весь занятой, при умопомрачитетельной охране в черных костюмах-тройках, по цехам даже не пошел, а мужики неделю выгребали тонны стружки, красили станки «наживую», прямо за работой. Один из охранников, то ли глупый, то ли исполнительный, что-то кричал, махал руками, а потом схватил за шкирку первого, кто подвернулся под руку — укладчика. А Денис только на вид хилый, но попробуй семь лет поработай на укладке, поцепляй заготовочки по сорок кило голыми руками, тридцать тонн в смену! Естественно, что он легко оторвал чужие пальцы от своего воротника, и сказал все, что думает об охранниках, депутатах, кандидатах и прочая, и прочая. Они всегда так разговаривали, но охранник подумал, что его оскорбляют. Когда Лешка Назаров увидел, что два бугая повалили укладчика на пол, и начали пинать, то рванул рубильник на шинопроводе, обесточил все станки, и в установившейся относительной тишине заорал что есть сил:

— Наших бьют!

Почему он так сделал? Может, подумал, что приехали бандиты? Полгода тому назад в цех приняли странного паренька. На вид — лет двадцать, рост — метр восемьдесят, вес — сто двадцать килограмм. И шрам во всю голову, трепанация, еще розовая, с белыми швами по краям. Его звали Михаил Бут. Обхват запястья — сорок два сантиметра. Рука не влезала даже в камазовскую гильзу — брал он ее двумя пальчиками. Мужики на смене — народ тертый, бывалый, у половины за плечами ходка на зону, у некоторых — не одна.

— Бандит, — сказал тогда Артемич. — Из новорусских. Череп проломили за что-то. Видимо, в нашу дыру послали по программе защиты свидетелей.

— Бесполезно, — отозвался тогда Назаров. — Найдут. Башку как арбуз раскроят.

Глава 15

К Буту подходили, и не раз — паренек оказался добрым, трудолюбивым. Но Мишка молчал, хотя однажды признался, что Артемич прав. И через месяц Бута нашли в канаве, около завода. Голова его и вправду была похожа на арбуз, попавший под колесо машины…

Вот Назаров и заорал. Пятьдесят три мужика на смене. Сила! Да и сам Сашка, схватив со станины разводной ключ, думал только одно: «Сейчас кто-то ответит!». За непосильный труд, за неоплачиваемые переработки, за старые, разваливающиеся станки, за копейки, за неотмывающиеся вот уже второй год колени и локти, за слезающие ногти, оторванные пальцы, за пот и кровь, за усталость, за спринтерские пробежки к автобусу, за вечный кашель, за налоги, выше Наташкиной зарплаты, за холод и зной, за грязь и унижение, за все…

Бежала охрана, бежал кандидат, бежала администрация, бежали все… Мужики взбунтовались! И — яркое, чистое чувство солидарности в ненависти, в своей силе, в злобе, жестокости. Они чувствовали, что на секунду, на минуту — но стали свободными, сильными, правыми. И никогда не забывали этого чувства. Что-то изменилось в сознании людей после того взрыва ярости, после бешенного вечера, когда работяги, разогнав все и вся, уверенные и веселые, вновь вернулись к станкам и выдали обычную полуторную норму.

— С утра все начальство в «Желтом доме» собралось, — начал рассказывать Денис. — Я по пути живу — всегда проезжаю мимо. А сегодня, значит, пешочком