Броманс. Книжный клуб спешит на помощь - Лисса Кей Адамс

— Следовало тебя послушать, — вздохнула Алексис.

— Не надо так. — Ноа опустил бутылку пива на стол.

— Но ты оказался прав.

— А мог ошибаться. Нужно было самой убедиться.

— Ты лучше разбираешься в людях, чем я.

— Неправда. Я циник и верю, что у всех есть скрытые мотивы, а ты треклятый лучик света, который автоматически приписывает людям хорошие намерения.

— Треклятый лучик света? — рассмеялась Алексис.

Ноа слабо улыбнулся.

— Совсем размяк от этой свадебной суматохи.

— Полагаю, на этом все. В конце концов обе почки останутся при мне, — вздохнула она, откидываясь на спинку стула. — Кстати, спасибо за ужин.

— Зачем еще нужны друзья? — Убрав грязную тарелку в посудомойку, Ноа вернулся к ней и протянул руку. — Разожжем костер во дворе?

Алексис подала руку, позволяя поднять себя со стула. Следуя за ним на террасу, она переживала только об одном костре — о том, который разгорался внутри.

Ноа разжег огонь в специальной чаше и сходил в дом еще за двумя бутылками пива и пледом, после чего сел рядом с Алексис на уличном угловом диванчике, который она помогала ему выбрать. Над головами висели гирлянды и кашпо с уже завядшими цветами.

Сколько раз она сидела с ним вот так? Не пересчитать. Отчего же именно сейчас терраса казалась такой маленькой, такой интимной? Когда Алексис накидывала покрывало им на ноги, ее пальцы дрожали. Ноа закинул руку на спинку диванчика прямо за ней, слегка касаясь ее шеи, отчего у нее перехватило дыхание.

Если он и чувствовал нечто похожее, то ничем себя не выдавал. Взгляд Ноа был устремлен на огонь, танцующее пламя отбрасывало густые тени на его лицо и заостряло черты. Он поднес бутылку ко рту, обхватил губами, на горле дернулся кадык. Затем он немного повернул голову.

— Поговори со мной.

Как же часто Алексис слышала от него эту фразу и только сейчас разглядела ее истинную прелесть — он ничего от нее не требовал, не давил, а просто был рядом, готовый выслушать. Всегда. И ничего не ждал взамен.

— О чем? — спросила она, едва дыша.

— О том, почему так пристально на меня смотришь.

Ага, вот еще! Как сказать лучшему другу, что внезапно почувствовала нестерпимое желание его поцеловать? Алексис оторвала взгляд от его лица и уставилась на костер.

— Он не… он даже не спросил о ней.

Вновь его пальцы словно нечаянно коснулись ее шеи.

— О твоей маме?

— Он упомянул о ней, как… как о некой женщине, с которой у него была интрижка. — В уголках глаз защипали слезы. — Она заслуживала большего.

— Вы обе заслуживали.

— Вряд ли она хоть что-то для него значила.

— А если бы и значила, это бы что-то изменило?

— Не знаю. Возможно.

Ноа поставил бутылку на столик и повернулся к ней всем телом. Алексис машинально согнула одну ногу, освобождая ему место.

— Почему?

На глазах выступили слезы.

— Потому что она была достойна любви.

— Ты ее любила.

— Да, но это не одно и то же. Она была достойна настоящей любви.

— Расскажи о маме, — хрипло попросил Ноа.

Алексис положила голову на его предплечье.

— Она обожала белок. Обычно люди отгоняют их от кормушек, а мама устанавливала кормушки специально для белок.

— Кого-то она мне напоминает.

— Она обожала группу «Флитвуд Мэк» и романы Стивена Кинга. Когда я была в классе шестом, она разрешила мне прочитать «Оно», и мне потом целый год снились кошмары.

— Поэтому ты ненавидишь клоунов? — улыбнулся Ноа.

— Нет. — В груди болезненно заныло, в горле образовался комок. Он молча ждал объяснения. — Однажды я попросила пригласить клоуна на день рождения. Но мы не могли… У нас не было денег, поэтому мама сама нарядилась клоуном.

— И почему ты из-за этого их возненавидела?

— Не знаю. Наверное, я почувствовала себя виноватой. Думала, мама так поступила, потому что считала, будто недостаточно для меня делает. Это было несправедливо по отношению к ней. Я жалею о той просьбе.

И вновь к горлу подступила волна горькой обиды, которая зародилась в шикарном доме Эллиотта.

— Уверена, у Кэнди на днях рождения были клоуны и Лорен не приходилось ради этого брать дополнительные смены на работе.

— Все это ужасно несправедливо.

Алексис распрямилась и отхлебнула пива.

— Знаешь, что еще несправедливо? В тот день, когда нам сообщили мамин диагноз, я запомнила красный галстук врача, но не запомнила, во что была одета мама. Мне плевать на чертов галстук.

Ноа испустил болезненный вздох и наклонился к ней.

— Милая…

— Память несправедлива, верно? Мы не понимаем важность какой-то детали, пока не становится слишком поздно. Почему мы запоминаем кучу глупостей вместо самого главного?

— Не знаю, — покачал головой Ноа.

— Однажды мама сказала: самое печальное для родителя, что нельзя предугадать, когда сделаешь что-то для своего ребенка в последний раз. Когда последний раз помоешь ему голову, возьмешь на руки, приготовишь обед в школу, завяжешь шнурки. Но ведь то же самое касается и ребенка. Никто тебя не предупреждает о том, как важно запоминать каждую деталь, потому что она может стать последней — последний совместный поход в кино или по магазинам, последний ужин, день рождения. Я помню наше последнее Рождество, но не помню ее реакцию на мой подарок. Почему я столько забыла? Так хочется помнить обо всем.

— Иди ко мне. — Ноа притянул ее к себе, и она с радостью припала к широкой груди. Из-за позы объятие вышло несколько неловким и все же идеальным. Идеальным во всех отношениях.

— Когда она болела, я научилась делать вид, словно ничего страшного не происходит, — продолжала Алексис. — Как будто… если я притворюсь, что все в порядке и она не умирает, то она и не умрет. Но ей становилось хуже, и в какой-то момент этот спектакль потерял смысл — надежды уже не было. Тогда я взяла ее за руку и сказала, чтобы она не переживала, что она может уйти, — я справлюсь. Но я не справляюсь, Ноа.

— Мне жаль, — прошептал он ей в волосы, мягко прижимая ее голову к своему плечу. — Жаль, что все так вышло.

— Я ужасная эгоистка, только о себе и думаю.

— Горе не делает тебя эгоисткой, Лекса. По-твоему, я тоже эгоист, раз хотел разнести в клочья все американское правительство, только чтобы отомстить за смерть отца?

— Ты был ребенком. Я уже взрослая.

— Теперь и я взрослый, но все еще их ненавижу. Поэтому если твоя злость на гребаного Эллиотта Вандерпула эгоистична, то и моя тоже. Ну и что с того? Мы оба потеряли родителей слишком рано.