Человек из паутины - Александр Етоев

– Тогда просто. – Колька потер ладони и, радостный, повернулся к Калерии: – Есть проверенный способ, как вспомнить, когда забыл. Надо пить то же самое, что он пил в ИНЕБОЛе, но в обратном порядке. – Он уже говорил Доценту: – Начал ты, допустим, с «Зубровки», а кончил огуречным лосьоном – правильно?

– Правильно, – кивнул Алик. – А ты почем знаешь?

– Так ты ж всегда, когда начинаешь с «Зубровки», кончаешь огуречным лосьоном…

– Нет уж! – стукнула Калерия своим маленьким кулачком по столу, понимая, куда клонится дело. – Ну вас, алкашей, на фиг. Нажретесь, а потом не то что имя этой девицы, самих себя не сможете вспомнить. Есть способ другой. Раздевайся.

– То есть как это – «раздевайся»? – удивленно спросил Доцент.

– Снимай одежду, а потом наденешь ее снова, только вывернутую наизнанку. Сразу все и вспомнишь.

Уже через полчаса Машенькины адрес и телефон, записанные нетвердым почерком обретшего вдруг память Доцента, лежали перед Калерией на столе.

– Значит, так, – сказала Калерия. – Ты, – тыкнула она Кольке из 30-й квартиры в грудь, – отрядишь Компотова или этого, как там его, Глюкозу к этой, как там ее… – Калерия заглянула в бумажку. – К медсестре Марии. А лучше сразу обоих – и Компотова, и Глюкозу. Если Ванечка у нее, пусть хватают и волокут… – На секунду она задумалась. – Скажем, в этот ваш… в «Три покойника»?.. на бутылочный пункт, короче. Ты, Доцент, временно будешь вести наблюдение за сибирячкой. Всё. – Калерия встала. – Совещание окончено. Расходитесь по одному, с интервалом в десять минут. В следующий раз место сбора будет другое. И так уже все по лестнице только и говорят, что у меня здесь тайный притон. Что все окрестные алкаши гнездо у меня свили. Что я спирт водой разбавляю и торгую в розлив. Ваших мне образин мало, не хватает еще ментовских. Что сидите? Или не слышали? Змей-раззмей, а ну быстро на выход по одному!

Жила на свете девушка Машенька. Были у нее муж и двое детей. И так в ее жизни вышло, что влюбилась она в нового человека. То есть Машенька пока еще представляла смутно, что она его полюбила, но что-то в ее сердце пощипывало, намекая на родившуюся любовь. Звали этого нового человека Ванечка, Иван Васильевич Вепсаревич.

День был ясный, и над Смоленским кладбищем плавали облака и птицы. Машенька свернула с аллеи и по тесной дорожке между крестами направилась к невзрачной часовенке. Отступила с дорожки за куст рябины, пропустила задыхающуюся бабку и медленно пошагала дальше. В часовне она пробыла минуту, ровно столько, чтобы купить заговоренные свечи. Про свечи она слышала от подруги – та, когда болел ее муж, покупала у Ксении Блаженной несколько трехрублевых свечечек и ставила их Пантелеймону-целителю. Подруга говорила, что помогает.

Машенька со свечами в сумке прошмыгнула мимо Смоленской церкви, косым взглядом зацепившись за колокольню и за кроны кладбищенских тополей. Отвела глаза от крестов и скоро уже была за оградой. Кладбищенские церкви Машенька не любила – а почему, не понимала сама. Что-то в них было жуткое, пахло сырой землей, и запах сырой земли не заглушали ни свечи, ни ладан батюшек.

Машенька свернула на Малый, после ехала на неторопливом троллейбусе и думала о вещах простых. Как сейчас она минует свору блаженных князь-владимирских побирушек, тихонько войдет в собор, тихонько поставит свечи, покрестится неумело за бедного Ванечку Вепсаревича, чтобы бедный Ванечка Вепсаревич избавился от своих болячек и поскорее выписался на волю. Ну а после, уже на воле, она как-нибудь придумает повод, чтобы Машенька и Ванечка встретились, а там уж что получится, то получится.

Она вышла на остановке против собора, перешла улицу и направилась к церковной ограде. Зачем-то остановилась возле ворот и увидела на доске объявление:

«Граждане прихожане! Просьба свечи, купленные в других храмах, у нас не ставить – они не угодны Богу».

Руки у Машеньки опустились. Она стояла и не знала, что делать.

«Значит, Иван Васильевич не в больнице». Зажатая в руке паутинка вела Лёлю по петербургским улицам и становилась горячее и горячее. Когда автобус переехал Неву, жар сделался почти нестерпимым, и Лёля подула на свой кулак, в котором зажимала находку. На остановке возле большого собора паутинка уже чуть не светилась, и Лёля сообразила – ей пора выходить. Сердце стучало гулко, когда она шла к собору, но в нескольких шагах от ограды неожиданно успокоилось. Паутинка выстрелила последним теплом в ладонь и успокоилась тоже. Перед Лёлей стояла девушка с растерянным и очень грустным лицом.

– Здравствуйте, – сказала ей Лёля, – я – Медсестра Лёля.

– Маша, – улыбнулась ей Машенька, но улыбка получилась натужной, не похожей на Машенькину улыбку. Машенька задумалась на мгновенье и поправилась: – Медсестра Мария.

Что-то в подошедшей к ней девушке было притягательное и сильное, и сила эта была теплой и мягкой, как мамины поцелуи в детстве.

– Я хотела свечку поставить, а здесь нельзя, – пожаловалась Машенька Лёле. – А на кладбище в церкви я не хочу – там ставишь за здравие, а кажется – за упокой. Вот, теперь не знаю, что делать.

– Очень просто, – сказала Лёля. – Вы ведь за здравие Ивана Васильевича свечку хотите поставить?

– Да, – удивилась Машенька.

– Одними свечками Ивана Васильевича не вылечишь. Но свечки нам пригодятся тоже. Вы где живете?

– Рядом, – сказала Машенька, – угол Съезжинской и Большой Пушкарской. Только я сейчас домой не пойду, у нас в подъезде… ну, в общем, крыса. Она вообще-то живет в подвале, но днем, когда все работают, выходит из подвала на лестницу. Я боюсь…

– Крыса, – сказала Лёля и рассмеялась. – Отлично, пусть будет крыса. С крысой легче, чем с тигром или собакой. Вы курите?

– Да, курю.

– Давайте посидим на скамейке, вон там, в садике. Вы покурите, а я вам кое-что расскажу. Ну а после пойдем разбираться с крысой.

Дверь в подвал была на запоре. Лёля змейкой, запечатанной в перстеньке, приложилась к замочной скважине, дужка звякнула и слетела с ригеля. Первой Лёля, следом Машенька – боязливо, – девушки спустились в подвал. Узкий луч Лёлиного фонарика выхватил из пустого мрака смолёную обвязку трубы и ржавый с выбоинами кирпич за ней. В стене у пола, как раз под трубой, мрак был гуще, и оттуда тек грязный воздух. Лёля сделала Маше знак и показала на дыру под трубой.

– Там, – сказала она чуть слышно. – Я полезу, а ты оставайся здесь.

– Я боюсь. – Машенька вздрогнула и вплотную прижалась к Лёле. – Она выскочит – я умру от разрыва сердца.

– Хорошо, только дырка тесная, не под твою фигуру.

– Главное, чтобы голова пролезла. Остальное мягкое, как-нибудь протащу.

Дыра их пропустила обеих, с трудом – Машеньку, а Лёлю легко. Место, где они оказались, было чем-то вроде хранилища всякого ненужного хлама. Лёля с Машей отыскали угол почище и примостились на нешироком выступе, постелив на кирпич газету. Но перед тем как вот так устроиться, Лёля вынула из заплечной торбы переплет от сочинения Степана Колосова «Жизнь некоторого мужа и перевоз куриозной души его через Стикс реку» и бросила кожаную приманку в пыль возле ног.