Плутовка - Джулия Куин

— Чудесно! — Он встал со стула, очень довольный результатом переговоров. — Пойду прикажу слуге немедленно собираться. Он уложит и твои вещи. Думаю, тебе не стоит брать ничего, кроме тех платьев, которые мы купили в Труро, как ты думаешь?

Она едва заметно кивнула головой.

— Вот и хорошо. — Он направился к двери. — Свои личные вещи собери сама. И… Генри?

Она вопросительно посмотрела на него.

— Давай забудем о нашем разговоре, я имею в виду последнюю его часть.

Она постаралась растянуть губы в улыбке. Как бы ей хотелось запустить в него стоящим совсем рядом графином из-под коньяка.

Ровно в десять часов на следующее утро Генри была одета и стояла у парадного входа. Ее не очень радовала предстоящая поездка. Однако из чувства собственного достоинства она решила не демонстрировать своего неудовольствия. Если Данфорд думал, что она по-прежнему будет упираться, то он ошибался. На ней было новое зеленое платье, шляпка в той, ей даже удалось отыскать пару перчаток, некогда принадлежавших Виоле. Перчатки были слегка вытертые, но хорошо дополняли ее наряд, и Генри нравилось, как прекрасная мягкая ткань облегала ее руки.

Со шляпкой все было наоборот. Она колола уши, мешала боковому зрению, словом, раздражала ее. Генри потребовалось все терпение, которого у нее было не так уж много, чтобы не сорвать чертов головной убор.

Данфорд появился через несколько минут и одобрительно кивнул:

— Ты чудесно выглядишь, Генри.

Она вежливо улыбнулась, но решила не придавать его комплиментам большого значения. Возможно, он говорил их не задумываясь всем своим знакомым,

— Это весь твой багаж? — спросил он.

Генри посмотрела на свой полупустой саквояж и кивнула. Ее вещи не смогли заполнить даже небольшой чемодан.

В нем были ее новые платья и кое-что из мужской одежды, которая вряд ли понадобится ей в Лондоне. Но кто знает наперед?

— Ничего, — сказал Данфорд, глядя на ее скромный багаж. — Это дело поправимое.

Они сели в экипаж и тронулись в путь. Поднимаясь по ступенькам, Генри зацепилась шляпкой за дверной косяк и выругалась. То, что послышалось Данфорду, ужаснуло его. «Ненавистная мерзкая чертова шляпа». Впрочем, он не был до конца уверен, что правильно разобрал слова. В любом случае Генри надо будет попридержать свой язычок в Лондоне. И все же, услышав такое, он не мог не подшутить над ней. С самым серьезным видом, на который он был способен, Данфорд изрек:

— Ну что ж, кажется, дело в шляпе.

— Дурацкое изобретение, — в сердцах прошипела она, срывая провинившуюся вещицу с головы, — бесполезное и никчемное.

— Отчего же? Шляпа защищает лицо от солнца.

Она посмотрела на него свирепо. «Без тебя знаю», — говорил ее взгляд.

Данфорд с трудом сдержал смех.

—Сo временем ты привыкнешь, — дружелюбно продолжал он. — Большинство женщин не любит, когда лицо загорает.

— Я не большинство, — заявила она, — чудесно обходилась и без нее.

— Вот поэтому-то у тебя веснушки.

— У меня их нет.

— Есть. Вот здесь. И здесь. — Он дотронулся до ее носа, а затем до щеки.

— Тебе показалось.

— Ах, Генри, приятно, что у тебя все же есть тщеславие, как и у всех женщин. Ведь не остригла же ты свои волосы, а это о чем-то да говорит!

— Я не тщеславна, — возразила она.

— Конечно же, нет, — притворно согласился он, — как раз это мне и нравится в тебе больше всего.

«Неудивительно, что он вскружил мне голову, умеет очаровывать», — подумала Генри.

— И все же, — продолжал Данфорд, — приятно осознавать, что некоторые недостатки присущи женщинам в большей степени, чем мужчинам.

— Мужчины, — заявила она решительно, — тщеславны не менее женщин, я в этом уверена.

— Может, ты и права, — уступил Данфорд. — Дай мне шляпку. Я положу ее туда, где она не помнется.

Она протянула ему головной убор. Перед тем как убрать шляпку, он повертел ее в руках.

— Какая изящная вещица!

— Уверена, ее изобрели мужчины, — заявила Генри, — чтобы сделать женщин еще более бесправными, она полностью закрывает боковое зрение — видишь только то, что у тебя перед носом.

Данфорд улыбнулся, покачав головой. Минут десять они посидели молча, затем Данфорд вздохнул;

— Хорошо, что мы уже в пути, Я боялся, что придется подраться с тобой из-за Рафуса.

— Почему?

— Был уверен, что ты захочешь взять его с собой.

— Глупости, — фыркнула она.

Он улыбнулся ее реакции.

— Он сгрыз бы весь мой дом.

— Даже если бы он сгрыз подштанники принца регента, мне было бы все равно. Я не взяла Рафуса потому, что это опасно для него. Он мог бы нажить себе врага в лице какого-нибудь тупоголового повара-француза.

Данфорд еле сдержал смех.

— Генри, — сказал он, вытирая глаза, — желаю тебе не растерять свое удивительное чувство юмора, когда мы доберемся до Лондона. Хотя, — прибавил он, — будет разумнее, если ты воздержишься от рассуждений по поводу интимных деталей королевского туалета.

На этот раз Генри не смогла сдержать улыбки. Какой все же он хитрец! Ему непременно надо убедить ее в том, что она отлично проводит время. У нее, конечно, хватит выдержки с достоинством перенести эту поездку. Она не собирается показывать, что ей весело. Но Данфорд сводил на нет все ее попытки изобразить из себя бессловесную мученицу, и весь день он старался; поддерживать с ней непринужденную беседу. Его рассказы о местах, мимо которых они проезжали, Генри слушала с большим интересом. С тех пор как она осиротела и переехала в Стэннедж-Парк, она никуда не выезжала. Правда, как-то раз Виола брала ее на праздник в Девон, но из Корнуолла она так и не уезжала.

Они ненадолго прервали свою поездку, чтобы пообедать, это была их единственная остановка, им надо было торопиться. Вечером они будут на полпути к Лондону. Быстрая езда дала о себе знать, и, когда они остановились на ночлег у постоялого двора, Генри чувствовала себя совершенно разбитой. Даже хорошие рессоры экипажа не могли смягчить тряску на глубоких колдобинах дороги. Странное заявление Данфорда вдруг привело ее в чувство.

— Я собираюсь сказать хозяину, что ты — моя сестра.

— Зачем?

— Так будет разумнее. Несмотря на то что я — твой опекун, путешествовать одним не принято. Я бы не хотел давать лишнего повода для кривотолков.

Генри кивнула, согласившись. Ей вовсе не хотелось, чтобы какой-нибудь подвыпивший деревенщина распустил руки, приняв ее за распутную женщину.