Золото бунта, или Вниз по реке теснин - Алексей Иванов

Осташа увидел, что бурлаки под откосом камня Четен обступили что-то темное, лежащее на земле. Так птицы толпятся вокруг выброшенной на песок рыбины.

— За тебя парень жисть-то отдал, — сказал серый Осташе, кивая в сторону Чегена.

— А кто тот чернявый, с ружьем?..

— Нам почем знать? Выловил нас и говорит: я вам ваше дело сделать помогу, а вы мне — мое. Надо, мол, судно перехватить и с него молодого сплавщика привести для разговору… Мы привели, а он давай ружье заряжать"… Мы и стреканули. На смертоубийство уговору не было.

Осташа глядел на этих мужиков — оборванных и усталых. Не было сейчас в них ничего опасного, страшного.

— А чего этот чернявый сам не вышел к сплавщику?

— Нам почем знать? — с досадой повторил мужик. Осташа расслабился и почувствовал, что даже лицо его, набухшее страхом, обвисло.

— Чернявый-то ваш волосом кудряв, да? — обреченно спросил он. — И левым глазом на нос косит? Зовут Куприян, да?

— На левый глаз косой, а как звать — не назывался…

Это все Гусевы, какие-то бессмертные Гусевы. К Сашке, что плыл в казенке батиной барки, и к Яшке-Фармазону, что любился с вогулкой на заброшенном Ёквинском руднике, теперь присоединился и Чупря. Тоже живой. Интересно, а Малафейка, последний-то из Гусевых, псов, — под землей на кладе лежит или, как и его братовья, бродит вокруг батиной тени?

— Ты, что ли, тоже сплавщик? — хмуро спросил у Осташи бельмастый.

— Сплавщик, — кивнул Осташа.

— Значит, тебя этот Куприян застрелить хотел? Побоялся, что сам ты не подойдешь, когда рожу его увидишь…

— А мы-то не знали, — добавил серый. — Он говорит: приведите молодого сплавщика. Потолковать, говорит, хочу. Мы и привели не того, коли вы оба молодые… Мы ж не знали, чего этот Куприян задумал…

— Чупря, — поправил Осташа.

— Какая чупря?.. — не понял серый.

— Чупрей его у нас зовут. Чупря Гусев, из тех Гусевых, что прятали цареву казну. Вы запомните. Если он до меня доберется, я хочу, чтоб народ знал, кто Перехо-да-младшего убил.

— Вон оно что… — серый поглядел на Осташу как-то странно: и с уважением, и с жалостью. — У вас тут каша-то позавчерашняя… Ладно, запомним. Только с нас прок малый — мы не здешние.

— А чьи? Говорите, не бойтесь. Вот его, — Осташа ткнул пальцем в бельмастого, — я уже видел в Слободе, ночью в подклете церкви…

Бельмастый усмехнулся, качая головой.

— А у нас дело про свою казну. Мы с Нейвы-речки, с Мурзинской слободы. Артель наша на целое гнездо занорышей вышла, накопали самоцветов — тумпасов, шерлов, кразелитов, аматистов, югов, хрусталей, фатисов… Мы их тайком от властей Невьянскому монастырю продаем, а уж монастырь там дальше сам торгует. Небось навар имеет впятеро против нашего — ну да ладно. В общем, обманул нас игумен с ценой, какие-то гроши заплатил. Мы решили укладочку с тальянами перехватить. Знаем, что монастырь отправляет камни попу в Слободу, а поп уже их куда-то дальше пересылает. Нас с Антипой обчество и отрядило пошарить у попа. Как пошарили — сам знаешь. Тут и Чупря этот выплыл неведомо откуда. Дескать, он нам — укладку, а мы ему — сплавщика. И все по-тихому, никому ни слова. Но мы на душегубство не согласные. Обчество поймет.

— И что, домой двинете? — спросил Осташа.

— Теперь домой, — мрачно согласился бельмастый.

— Мне бы так: не получилось — и пускай…

— Ну, кому уж — что, — пожал плечами Антип. — А мы тогда пойдем. Не взяла наша. Не наши тут правила…

Мужики переглянулись, поднялись и, не оглядываясь, пошли прочь с Ямного камня, по тропинке к бойцам Соколу и Балабану. От брода по проселку они двинут через Пестеревский рудник на Старую Шайтанку, от которой тракт уходит через Большие Галашки на Невьянск…

«Вот так просто встали — и ушли домой», — подумал Осташа. И ему стало завидно и тоскливо.

Ведь с каждым шагом он отступал. Вот и еще врагов прибавилось — Чупря вынырнул из могилы. Вот и еще друзей убыло — убили Алфера. Не успел Алфер ничего рассказать о толке Конона. А Конон вот успел послать Чупрю, чтобы тот Осташу пулей взнуздал и отнял родильные крестики. Одна удача, что Чупря ошибся. Да этой удаче и радоваться-то грех. Алферу-то за что?

Осташа снова огляделся. Мурзинские мужики ушли, он был один, и оттого стало не то чтобы страшнее, а тягостнее. Дыхание выровнялось, а душу лихорадило. Сидеть тут на Ямном камне и ждать, что ли, всю жизнь, пока Чупря подберется поближе?..

С собой у Осташи ножа не было. Он подобрал обломанный сук с острым концом, подскоблил острие ногтями, оборвал ветки. «Встречу Чупрю — так хоть якорину в него всажу… Кто змею убьет, тому сорок грехов простится», — решил Осташа и полез в чащу, стараясь не хрустеть ногами по калужью.

Стороной, таясь, он обошел излучину, не теряя Чусовой только по дальним и редким прогалам в вершинах леса. Когда по прикидке он поравнялся с Чегеном, то повернул к реке обратно. Пригибаясь за валежинами, прячась за толстыми стволами елей, густо ощетинившихся мертвой «паутинкой» тонких, сухих усиков, он выбрался на взлобье камня. Мелкие елочки у обрыва были поломаны, мох истоптан — и все. Чупря ушел так же незаметно, как и появился, — точно оборотень. И жалко. Осташа уже примерился к мысли, что сейчас ему придется суком вспороть Чупре брюхо. Осташа с досадой выбросил свой сук, тропою открыто спустился на берег и по воде напрямик пошагал к судну.

Бурлаки уже почти спихнули межеумок на глубину. Осташа молча обошел их, забрался на борт и полез в мурью. Бурлаки ждали его, не налегая пока на чегени. Сжимая в кулаке родильный крестик с процарапанным «ЛФР ГЛВ», Осташа вышел на палубу. Бурлаки смотрели на него снизу вверх.

— Алфер говорил, ты тоже сплавщик, да? — осторожно спросил Федька. — До Шайтанки судно доведешь?..

— Доведу, — угрюмо согласился Осташа и спрыгнул с борта.

Никто и не заикнулся, чтобы он брался за чегень. Фиска смотрела на него вытаращенными глазами, словно бы узнала, что Осташа — сам царь Петр Федорович. Но Фиска была уже в прошлом, до нее Осташе дела уже не было. И никогда больше не будет.

…Кто знал, сколько времени еще придется выталкивать межеумок на струю? Может, до завтра? Чтобы мертвое тело не вздуло на солнцепеке, пришлось его притопить. Ручей Чегени подпрудили насыпью, и теперь Алфер, придавленный камнем, лежал на дне в прудочке. Его чисто промытые волосы колыхались как живые. Ходуном, словно на ветру, ходила рубаха. Странно было смотреть на Алфера, неподвижно лежащего под водой. Что-то в том было и страшное, и сказочное, и язычное — будто сквозь воду, как сквозь окошко, Осташа смотрел на иной, чужой мир, в который ушел Алфер. Ушел насовсем, но еще недалеко удалился.

Ефимья стояла возле пруда, будто караульная. Она словно побелела лицом, даже губы исчезли. И пугающе выпирал ее живот, такой неуместный рядом со смертью. Осташе было и стыдно, и тягостно, и что угодно хотелось сделать, лишь бы все повернуть обратно. Он же не виноват!.. Он не знал, зачем мурзинские мужики потащили Алфера на камень Чеген! Да захоти он идти вместо Алфера, его бы не взяли, прогнали!.. Ну что же тут поделать!..