Умри стоя - Артем Мичурин

– Это все гражданские? – спросил он, продолжая считать ряды следующего городка.

– Да, – кивнул особист. – Персонал местных заводов с семьями.

– С семьями? – переспросил Глеб. – Разве не все они – персонал?

– Совершеннолетние – все. Но есть ведь и дети.

– А что с ними не так? Почему они не работают?

– Дети до шестнадцати лет проходят обучение. Ты ведь тоже проходил.

Подобное сравнение возмутило Глеба настолько, что он едва сдержался от ответной грубости:

– Чему они могут так долго учиться?

– Ну… Общеобразовательная программа включает много дисциплин. А начиная с шестого года, вводится профессиональная подготовка.

– Боевая?

– Нет, производственная. Детям дают гражданскую специальность, из числа наиболее востребованных. Хотя военная подготовка тоже ведется, но немного. – Комиссар обернулся, растянув губы в притворной улыбке. – Ведь у нас есть вы. Не так ли?

– Чему же их учат первые пять лет?

– Русский, литература, математика, физика, химия, биология, история, музыка… Всего и не помню уже. Мои дети давно отучились, а сам я чересчур стар.

– Литература? Музыка? – повторил Глеб названия резанувших слух предметов. – Зачем?

– Человек должен быть всестороннее развит. Только так он может раскрыть свой потенциал. Не все сидят за станками или рулем. Наиболее одаренные продолжают обучение. Чтобы стать лучше. И принести больше пользы Отечеству.

– Как Палачи?

– Именно. Следующий уровень в развитии.

– Но… Я не изучал музыку. Никто из штурмовиков не изучал.

– Что? – Симагин обвел нарочито серьезным взглядом гвардейцев. – И у вас, парни, не было музыки в программе обучения?

– Никак нет! – гаркнули те одновременно.

– Черт подери, – «опечалился» Комиссар. – Какая досада.

Магистраль тем временем перешла в гигантскую многоуровневую развязку, и транспортный поток, как вода по ветвистому устью реки, разошелся, «впадая» в городскую черту Гипербазиса.

– Что это? – обернулся Глеб, провожая взглядом напоминающий длиннющую пулю механизм, пронесшийся по водруженным на столбы металлическим балкам.

– Монорельс, – ответил Симагин. – Общественный транспорт. Ты что, вообще в городах не бывал?

– Нет, – помотал головой Глеб, продолжая наблюдать за разворачивающейся по ту сторону стекла удивительной картиной.

– Что ж, тебя ждет много впечатлений.

Комиссар не обманул. Глеб, страшно раздражая сидящих по сторонам гвардейцев, едва успевал крутиться, чтобы не пропустить ничего интересного. А интересное было на каждом шагу.

Плотная типовая застройка окраин с полным отсутствием растительности и толпами безликих из-за респираторов, озабоченно спешащих по своим делам гражданских, что сыпались, как горох, из дверей безостановочно курсирующих шумных поездов, по мере продвижения к центру все более преображалась, становясь просторнее, обретая помимо сугубо функциональных черт элементы декора и озеленения.

Центральные улицы Гипербазиса, несмотря на выверенный план, отличались одна от другой так разительно, что даже впервые оказавшийся в столице человек никогда бы не спутал их. Здания на каждой были выдержаны в едином стиле. И если смотреть вдаль, то делалось даже скучновато. Но стоило только выглянуть за поворот, как человек словно оказывался в другом городе. Облицованные красным кирпичом фасады с фигурной кладкой сменялись технологичными сооружениями из царства стекла и бетона, а те уступали место белокаменным зданиям с высокими, украшенными лепниной эркерами. И такие метаморфозы – от улицы к улице. Ровная, как струны, сетка из фрагментов разных миров.

Симагин нехотя объяснил, что разнообразие в архитектуре продиктовано заботой о горожанах. Якобы однообразное окружение плохо влияет на производительность труда, поскольку утомляет светлые умы, проживающие в «зеленой зоне». На вопрос, как же производительность жителей окраин и промышленных зон, Комиссар лишь усмехнулся.

Центральные улицы отличались от окраинных не только архитектурой, зеленью и шириной. Здесь, на высоте четырех метров, по монорельсам летели бесшумные составы, а не грохочущие угловатые поезда, занимающие центр проезжей части. Автомобильное движение шло лишь по восьми полосам, не создавая пробок и сизого смога, а основная площадь была отведена под тротуары с тенистыми аллеями, скамейками и столиками возле открытых кафе. Да и люди тут были другие. Нет, они не носили многозвездных погон и расшитых золотом шевронов, не звенели орденами. Те же гражданские. Без знаков различия и военной формы. Но их было так же тяжело представить в серой спешащей массе жителей окраин, как столик с белоснежной скатертью и фужером вина посреди гудящей, затянутой смогом улицы.

Глеб хотел было обратиться с очередным вопросом к Комиссару, но автомобиль вдруг остановился возле большого красивого здания с колоннами, на фронтоне которого раскинул крылья двуглавый орел, сжимающий в когтях меч.

– Шлем, забрало, – напомнил Симагин.

Двери автомобиля распахнулись, и кованая подошва армейского ботинка ступила на мраморные плиты.

Глеб стоял в коридоре, окруженный четырьмя гвардейцами, и наблюдал, как Комиссар, разводя руками, словно оправдываясь, что-то объясняет сухонькому лысоватому старичку в синем халате поверх делового костюма. Старик слушал его, почти не перебивая, лишь изредка открывал рот, чем стимулировал особиста к новым словоизлияниям и виноватым па. Наконец старичку это надоело, и он, остановив коротким жестом поток оправданий, направился к Глебу.

– Ничего серьезного, я же говорю, – нервно ощерился Комиссар.

– Варвары, – сухо констатировал старик, разглядывая лицо подконвойного со следами гвардейских кулаков, нахмурился и, вооружившись очками, поднялся на цыпочки, отчего стал Глебу почти по плечо. – Хм. Удивительно, – прошептал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Всего шесть часов, и такой прогресс… Вы уверены? – покосился старик на особиста.

– Абсолютно. Память у меня хорошая.

– У меня тоже. Можете быть свободны.

– Всегда рад оказать содействие. – Симагин едва заметно поморщился и, кивнув гвардейцам, отправился вместе с ними к выходу.

– А он вас не слишком-то жалует, – поделился наблюдением Глеб, когда последний синий мундир скрылся за углом.

– Что? – Старичок, продолжающий посреди коридора как ни в чем не бывало разглядывать затянувшиеся ссадины и прихватившиеся струпьями рассечения, опустился на каблуки.

– Этот Комиссар. Вы ему не нравитесь.

– Я вообще мало кому нравлюсь, – усмехнулся старик. – Кстати, нас не представили. Георгий Андреевич Прохнов, – протянул он руку. – Заведующий кафедрой генетики и микробиологии.