Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

Для бежавших офицеров, помимо повышения по службе, существовали и денежные выплаты. «Пособие с целью оказания материальной помощи могло быть назначено и семье военнослужащего, глава которой был убит, умер от ран или болезни или безвестно отсутствовал… Офицерам, оказавшимся в плену, если они не были на военной службе у неприятеля, по прибытии из плена выплачивалось жалованье за все время нахождения в плену (с зачетом выданного семье). Семьям пленных офицеров выплачивалась половина его жалованья и столовых денег, квартирные деньги в полном размере и, кроме того, пособие на наем прислуги, если оно положено было офицеру перед пленением».[124]

Награждения за плен практиковались в России с давних пор. Еще в середине семнадцатого столетия Г. Котошихин писал, что русские воины, попавшие в плен, награждались «за полонное терпение» тем, что выходили из холопства или крестьянства, получали небольшие земельные владения от казны, а то и могли получить статус «боярских детей». При Петре Великом такая практика продолжалась. Как пишет исследователь, «мало того, что они имели право получить причитающееся жалованье, но с 1713 года им на законном основании выплачивают еще и своего рода компенсацию за мучения, принятые на государевой службе в неприятельском плену. Землями бывших полоняников уже не наделяют, но вручают денежные дачи „за полонное терпение“». Характерно, что пленники, вернувшиеся на родину из турецкого или хивинского плена, получали несколько больше, нежели из плена шведского, так как считалось, что их мучения были большими, нежели у людей, находившихся в европейских государствах. В 1766 году Сенат отменил награждения за плен, оставив этот вопрос на усмотрение военачальников. Причина тому — опасение, что солдаты не станут драться до последней возможности, так как воюющие державы старались урегулировать вопросы обмена пленными, согласно международным договоренностям. Вскоре награждения были и совсем отменены. Автор говорит: «Надо думать, что по мере абсолютизации государственных интересов параллельно, одновременно с укреплением государственной машины Российской империи индивидуум, служащий этим интересам, все больше и больше теряет право пренебречь ими даже в самой экстремальной ситуации, когда, к примеру, приходится выбирать между гибелью или выполнением боевого задания. Отношение русского правительства к воинам, попавшим в плен, эволюция этого отношения — наглядный пример порабощения личных интересов государственными»[125]1.

Единовременные пособия возвратившимся из плена инвалидам, что было разрешено международными соглашениями, составляли такие суммы: обер-офицеры — 200 рублей, штаб-офицеры — 300 рублей, генералы — 500 рублей. Для бежавших суммы были немного больше. Например, приказ по Юго-Западному фронту от 2 февраля 1917 года за № 42 говорит, что бежавшим из плена офицерам должно было выдаваться единовременное пособие в размере: обер-офицеры — 290 рублей, штаб-офицеры — 455 рублей, генералы — 725 рублей. Как известно, последним пособием смог воспользоваться только начдив-48 ген. Л. Г. Корнилов, попавший в плен во время Горлицкого прорыва в апреле 1915 года.

К вопросу о награждениях. Заочно генерал Корнилов был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени, так как до последнего пытался пробиться из «котла», в котором оказалась его дивизия. После бегства из плена летом 1916 года получил повышение и по службе: назначение командиром 25-го армейского корпуса. Вот так ценился факт бегства из плена. Или, например, бежавший из плена в 1917 году поручик Семеновского полка М. Н. Тухачевский был повышен в чине до своих сверстников, в 1915–1916 гг. воевавших на фронте, а не плененных, как Тухачевский. Само бегство из плена оценивалось как подвиг.

Февральская революция была встречена военнопленными с восторгом. 1917 год — это период большевизации пленных, особенно после прибытия в лагеря солдат, переживших на фронте Февраль. Русский пленный вспоминал: «Никогда еще за все время плена не была так сильна жажда вернуться в Россию, как теперь. Пленные хотели принять участие в новой жизни, увидеть, как живется сейчас на свободной родине… В эти дни в лагерях сильно увеличилось число побегов».[126]

Если при царизме власти были настороженно настроены к пленным, так как в 1915 году многие сдавались добровольно, то после Февраля пленные — уже постепенно мученики. Но иным было отношение к ним Временного правительства в законодательном плане. Именно в 1917 году всем добровольно сдавшимся солдатам и дезертирам военно-полевыми судами стали выноситься заочные смертные приговоры.[127] Впрочем, широкого распространения эта мера не получила, так как применить ее государственная власть была не в состоянии. В этом и разница. Император имел возможность использования репрессалий, но не применял их, ограничиваясь неоказанием помощи (да и то сказать — кормить два миллиона пленных, когда в стране хлеба и без того не хватало). Временное правительство в стремлении выполнить обязательства перед западными союзниками, поддержавшими переворот, было готово на все, но не имело возможности применить репрессалии.

Интересно, но пропаганда большевиков после Февраля фактически поддерживала ту политику, что проводило царское правительство по настоянию императрицы Александры Федоровны. Большевики утверждали, что русские власти должны облегчать положение неприятельских пленных, так как это побудит и врага помогать русским пленным. Именно так царица советовала поступать с пленными из Германии, ибо соотношение пленных — один к девяти — все равно не позволяло проводить взаимные репрессалии в должных масштабах, а за каждого германского пленного могли пострадать девять русских военнопленных. Например, в газете «Правда» от 3 июня 1917 года была опубликована статья A. M. Коллонтай о политике РСДРП(б) в отношении пленных. Прежде всего приводилось письмо от германской социалистки-солдатки из Германии, которое «полно надежды, что в „свободной России“ русские рабочие и работницы, товарищи по партии, позаботятся об облегчении печальной участи пленников русских империалистов: германских, австрийских, болгарских, турецких солдат, защитят их от нагаек карательных отрядов милиционеров, от голода, от изнурения на принудительных работах». И далее Коллонтай писала: «Говорят: нашим русским пленникам еще хуже живется в Германии… Разве не ясно, что всякое улучшение положения военнопленных в России немедленно отразится на улучшении положения наших братьев, томящихся в германском плену? И разве не понятно, что такой шаг отнимает у германского правительства одно из самых сильных средств агитации против России: возбуждение германского народа против народа русского сообщениями о тех физических и моральных страданиях, каким подвергались военнопленные при господстве старого, царского режима?» Но равно как либеральная оппозиционная общественность категорически настаивала на ужесточении режима обращения с австро-германскими пленными, так и после Февраля, придя к власти, Временное правительство проводило непоследовательную политику в отношении неприятельских пленных. С одной стороны, часть немцев и венгров были вновь отправлены в Сибирь и на Дальний Восток, а с другой — многие пленные явочным порядком выходили на свободу, принимая самое активное участие в российском революционном процессе.