Артур Артузов. Ас разведки и контр-шпионажа - Юрий Ленчевский

Пока Артузов писал, Якушев думал: кто мог его выдать? Неужели Артамонов? Он отгонял эту мысль, он видел перед собой холеное лицо Юрия, его красивые глаза, брови сдвигались, и глаза загорались злобой, когда он говорил о большевиках. Смешно даже подумать, что он выдал Якушева. Щелгачев? Офицер лейб-гвардии Преображенского полка, капитан из контрразведки Врангеля… Но все-таки каким образом в ЧК все узнали?

И он вдруг заговорил, задыхаясь, путаясь в словах:

— Да, все было… Было, но откуда, как вы узнали?

Теперь все равно, я сознался… Но откуда, как вы узнали? Не Артамонов же, не Щелгачев… Не такие это люди. Они полны ненависти к вам.

— Это правда.

— Тогда кто же? Впрочем, вы мне, конечно, не скажете, — Якушев понемногу приходил в себя. — Кто? Эта мысль меня будет мучить, когда буду умирать…

— И все-таки это Артамонов, ваш воспитанник, — сказал Артузов.

— Неправда! — сорвалось у Якушева.

Тогда Пилляр, держа в руках листки, показал ему начало письма:

«Милый Кирилл…»— и в конце письма подпись: «Твой Юрий». Затем показал конверт с адресом: «Князю К. Ширинскому-Шихматову, Курфюрстендам, 16, Берлин. От Ю. А. Артамонова, Эстония, Ревель».

Якушев помертвел. На мгновение все подернулось как бы туманом, больно кольнуло в сердце, голова упала на стол, все исчезло. Это продолжалось несколько секунд, он почувствовал, что по подбородку льется вода. Перед ним стоял Артузов со стаканом в руке.

— Вот как на вас подействовало, — услышал Якушев. Но это не был голос Артузова. Он медленно поднял голову и увидел человека в шинели, накинутой на плечи. Лицо разглядел позже, лицо очень усталого пожилого человека, с небольшой бородкой и тенями под глазами. Якушев узнал Дзержинского, хотя видел его лишь однажды в ВСНХ.

— Вы потрясены, Якушев? Вы верили в то, что имеете дело с серьезными людьми, «белыми витязями», как они себя называют… Хороши «витязи»! Сами сидят за границей и играют чужими головами, подставляя под удар таких, как вы. Кому вы доверились? Эти господа играют в конспирацию по-мальчишески. И вот видите: письмо Артамонова очутились у нас. Его прислали нам наши товарищи из Берлина. Разве мы не знали вашего прошлого и того, чем вы занимались в 1919 году? Знали, зачеркнули, поверили и дали вам работу! Вы могли хорошо, честно трудиться по своей специальности. К нам пришли и с нами работают люди, которые вначале скептически, даже враждебно относились к Советской власти. Но постепенно они убеждались в том, что у нас одна цель: восстановить народное хозяйство; из отсталой темной России создать первое на земле социалистическое государство. А такие, как вы, Якушев, шли на советскую работу с расчетом, чтобы под маской честного специалиста устраивать контрреволюционные заговоры. Так?

— Да. Так. Я виноват в том, что, находясь на советской службе, связался с эмигрантами… Но, по правде говоря, это ведь были одни разговоры. Мне хотелось произвести впечатление, я говорил о том, чего нет в действительности… Одни разговоры.

— Нет, Якушев. Это были не просто разговоры, не контрреволюционная болтовня. Есть конкретные, уличающие вас факты, вы и ваши единомышленники в Москве и Петрограде готовили выступления против Советской власти, вы были одним из руководителей подпольной монархической организации.

Дзержинский смотрел прямо в глаза Якушеву. Тому было трудно выдержать прямой пронизывающий взгляд, он опустил голову.

— Мы поставили вас перед фактом, уличили в том, чем вы занимались в Ревеле. Мы знаем, что вы делали в Москве до и после поездки в заграничную командировку, вернее, что собирались делать, но вам помешали. Вы хотите, чтобы мы вас изобличили снова и поставили перед фактами вашей контрреволюционной деятельности в Москве? Подумайте, в ваших ли интересах об этом молчать? Подумайте об участи, которая ожидает вас, если по-прежнему будете лгать и изворачиваться! Только полная искренность, полное признание своей вины, своих преступлений может облегчить вашу участь.

Дзержинский шагнул к двери.

— Я… подумаю, — с трудом выговорил Якушев.

— Мы вам дадим время подумать.

«Значит, все известно. Все…» — теперь у Якушева в этом не было сомнений. Когда он поднял голову, Дзержинского уже не было в комнате.

Все обвинения арестованные отрицали, стоял на своем и Якушев. И тогда ему представили фотокопию письма, которое Артамонов направил одному из руководителей Высшего монархического совета в Париж. В письме автор сообщил о посещении его неким лицом, занимающим ответственный пост в Наркомате внешней торговли РСФСР, посланным за границу по такому-то делу и служившим до революции там-то и тем-то. Фамилия приезжавшего была зашифрована, но по изложенной в письме информации расшифровать ее не составляло большого труда.

Как правило, арестованные сначала ни в чем не признаются. Однако при умелом ведении допроса, «припертые фактами», допрашиваемые «плывут». Письмо Артамонова сыграло решающую роль.

После предъявления такого убийственного факта Якушев во всем признался. Ему грозила высшая мера наказания — расстрел. Он не надеялся на защиту со стороны видных советских чиновников — Красина, Розенгольца и других. В камере смертников Якушев пробыл несколько месяцев. Сохранилось воспоминание одного из якушевских сокамерников (Опперпута-Стауница).

«Якушев мне понравился. Уживчивый, спокойный, каким в обстановке внутренней тюрьмы бывают только фаталисты, беззаботный и живущий только интересами текущего дня, он редко впадал в апатию и почти всегда находил работу, которой занимал и меня. То плетет из спичечных коробок, разрезанных на мелкие палочки, плетенки для соли, то рисует на папиросных коробках игральные карты, то лепит из хлебного мякиша шахматные фигуры, то сооружает баррикады против одолевших нас мышей и крыс».

Опперпут-Стауниц сумел увидеть в своем сокамернике лишь внешнюю линию поведения и не смог разглядеть того, что творилось у Якушева в душе.

Якушев был в отчаянии. Сидение в камере смертников, трагическая судьба его единомышленников, тревожные мысли о настоящем и будущем своей семьи, о детях и жене, нежелание бросать их на произвол судьбы и приносить себя в жертву политическому молоху — все это естественным образом повлияло на дальнейшее поведение Якушева.

В КРО ГПУ с Якушевым «разбирались» А. X. Артузов, Р. А. Пилляр, И. И. Сосновский, В. С. Кияковский. Общее курирование следствия вел начальник СОУ ГПУ В. Р. Менжинский.

Кияковский через некоторое время отошел от участия в операции «Трест». Причиной этого стали неурядицы в семье Кияковского: от него ушла жена, к которой он был очень привязан. Виктор Станиславович совершил попытку самоубийства (стрелялся), врачи сумели спасти его. После этого он долго лечился и потому фактически был не у дел. Все дела по операции «Трест» после Кияковского легли на плечи помощника начальника КРО ОГПУ СССР Владимира Андреевича Стырне.

В голове Якушева, как в калейдоскопе, промелькнули события последних дней, признание, разговор с Артузовым…