Мурка, Маруся Климова - Анна Берсенева

– Доверчивая у тебя мама. Оставила тебя неизвестно с кем, даже фамилии не спросила.

– Просто она людей насквозь видит, – объяснил Никитка. – Она говорит, кто дешевка, а кто человек, за первые пять минут определяет и ни разу еще не ошиблась.

– Что ж, для бизнеса это неплохо, – одобрил Матвей.

– Ага, – кивнул мальчик. – Она успешная. Только ей в личной жизни не везет. Потому что – какому мужчине нужна сильная женщина?

– Это она тебе сказала?

– Ну да. Только, по-моему, она чего-то недопонимает. Я, например, не хотел бы, чтобы она была слабая. А вот вы, например, разве хотели бы, чтобы у вас жена была такая... ну, размазня, вроде меня?

– Кто тебе сказал, что ты размазня? Тоже мама?

– Не-а... Я сам пришел к такому выводу. На это указывают многие факты. Мне, например, ничего не интересно, что должно быть интересно настоящему мужчине. Если мама меня хорошо не устроит, я в жизни пропаду.

Взрослые и детские слова и интонации перемежались в его речи смешно и трогательно. Он сквозь очки смотрел на Матвея взволнованными детскими глазами с совершенно взрослым выражением.

– У тебя бабушка есть? – спросил Матвей.

– Есть, – кивнул мальчик. – Только она вообще-то не бабушка, а няня. Она меня с пеленок знает.

– В пеленках было одно, а сейчас другое. И не слушай ты все глупости, которые няня тебе внушает. Откуда ей знать, что интересно настоящему мужчине?

– Во всяком случае, не стихи придумывать, – вздохнул Никитка.

– А Пушкин? Он, по-твоему, был не настоящий мужчина?

– Ну, в те времена, наверное, было можно... – с сомнением протянул Никитка. – А сейчас, кто стихи придумывает, не ходи к гадалке – ленивый и работать не умеет. Это мама говорит, – уточнил он. – У нее есть знакомые современные поэты, она знает. Вот вы же не придумываете стихи, правда?

– Я не придумываю, – засмеялся Матвей. – Но хотелось бы. Вот моя мама тоже, между прочим, неглупая женщина, и у нее тоже бизнес. А она говорит, стихи все-таки надо придумывать. Тогда человек будет знать, что ответить, когда спросит себя, зачем он живет. Это она, правда, кого-то цитирует, но не в авторстве дело.

– А как вас зовут? – восхищенно спросил Никитка.

– Извини, – спохватился Матвей. – Зовут меня Матвей Сергеевич Ермолов.

– Как знаменитого генерала?

– Знаменитого генерала звали Алексей Петрович.

– А откуда вы знаете? – спросил Никитка с уважением в голосе.

– В школе историю любил. А сколько тебе лет, можно поинтересоваться?

– Десять. Просто я неспортивный, поэтому выгляжу моложе.

Благополучно проскочив поворот на Новый Арбат и вечную пробку возле Триумфальной арки, машина все-таки встала у выезда на Можайку. Декабрьский день был таким серым, что казалось, он уже сгустился в вечер. Хотя часы на приборной доске показывали только половину третьего.

Телефон зазвонил у Матвея за пазухой; высветился Гоноратин номер.

– Ты дома? – спросила она.

– Нет.

По тому, как безразличен ему был ее голос, Матвей понял, что не ошибся в своих утренних ощущениях.

– Если ты занят, то можешь меня вечером не встречать, – сказала она. – Меня Ринка пригласила, у нее сегодня девичник в честь дня рождения. Ну, помнишь, мы к ней в цирк однажды ходили пьянствовать?

– А! – вспомнил Матвей. – Там еще девчонка смешная была, фокусы показывала. Глаза как свечки.

– Вечно ты какие-то глупости запоминаешь, – засмеялась Гонората. – Бай, мой мушкетерчик, не скучай!

Матвей поморщился – он не любил идиотских прозвищ, которые почему-то выдумывали для него все его женщины.

Как только он отключился от Гонораты, запиликал телефон на шее у Никитки.

– Вас мама спрашивает.

Мальчик протянул Матвею ярко-красный – явно чтобы не потерялся – аппарат.

– Я полная идиотка, – услышал Матвей голос Никиткиной мамы. – От страха последнего ума лишилась.

– Что так?

– А как же вы в Москву вернетесь? Ваша же машина в Трехпрудном осталась!

– Во-первых, я был в Трехпрудном без машины. А во-вторых, мне почему-то кажется, что в Зяблики можно вызвать такси.

– Можно, – согласилась она. – Но денег же вы у Никитки не возьмете. А если сами заплатите за такси, это будет с моей стороны уже полное свинство. Поэтому я предлагаю более пристойный план. Вы обедаете с Никиткой, отдыхаете – ну, смотрите фильм про римских кошек, или что-нибудь более осмысленное, или просто спите, – а часам к десяти заезжаете за мной на Вспольный. Мы с вами ужинаем в каком-нибудь тихом местечке, и я отвожу вас куда скажете. Подходит?

Предложенный ею «пристойный план» был составлен так ловко, что она оставалась в выигрыше. Ей-то ведь тоже надо было как-то добраться после работы до Зябликов. И, судя по всему, она привыкла ездить сама на своей алой «Мазде», а не с шофером на безликом представительском авто.

За три года Матвей совсем отвык от таких женщин, как эта. Но она нисколько не раздражала его. Наоборот, ему хотелось смеяться, когда он слышал ее хрипловатый голос. Он вырос среди таких женщин – из маминых искусствоведш таких была половина, если не больше, – и теперь ему казалось, что он вернулся в детство. За все время после армии у него ни разу не возникло чувство, что он вернулся – не то что в детство, а вообще вернулся, хоть куда-нибудь, – и потому он прислушивался к голосу этой женщины с радостной жадностью.

– Ну так как? – нетерпеливо переспросила она. – Подходит мой вариант?

– Подходит. Я давно не был в Москве.

– В каком смысле? – удивилась она. – Не найдете Вспольный переулок?

– Найду, – засмеялся Матвей. – Это я так просто. Не обращайте внимания.

– Рассаживайтеь, сейчас начнем, – донеслось из трубки. – Это я не вам. А вас жду в двадцать два ноль-ноль. Вспольный, пятнадцать.

Матвей еще раз улыбнулся ее деловитости и отдал Никитке телефон.

– Поверишь, только сейчас в себя пришла. А то целый день такая депрессуха была, что хоть об стенку головой.

Рита поставила пустой бокал рядом с широкой вазой, в которой плавала свечка, и прищурилась. В ее желтых глазах плескалось абсолютное, как у кошки, удовольствие. Сразу же, как только они оказались за ресторанным столиком, она предложила перейти на «ты», и Матвей сделал это без затруднений. Заодно они наконец представились друг другу. Рита не придавала значения церемониям, так что некоторое запоздание этой процедуры ее не шокировало; Матвея тоже.

Ресторан, в который они приехали, назывался «Денди». Видно было, что хозяева внимательно ознакомились с историей дендизма и постарались не упустить в оформлении своего заведения ни одной приметы этого эстетского понятия. В небольших застекленных витринах были выставлены сигары, портсигары, лорнеты, трости со вделанными в них моноклями. За несколькими столиками сидели в небрежных позах манекены, на которые были надеты костюмы в тонкую красную или в двойную синюю полоску и франтовские жилетки. На стене красовался портрет знаменитого лондонского денди Джорджа Браммела. Венцом интерьера являлась большая, почти в натуральную величину, модель джеймс-бондовского автомобиля «Астон-Мартин», стоящая в центре зала.