Птица над городом, или Две недели из жизни оборотня - Елена Клещенко

Смех смехом, но присутствие таких тварей посреди большого города неуместно. А если иметь в виду, что делирии бывают крайне агрессивными и малоадекватными — еще и опасно. На самом деле в популярной и художественной литературе «оборотнями» чаще всего называют именно делириев — странные существа, похожие и непохожие на животных, полностью зависимые от своего Облика и способные загрызть насмерть хоть лучшего друга, хоть любимую девушку. Только фазы луны здесь не играют никакой роли. Важна исключительно концентрация этилового спирта в крови. И потому борьба с пьянством и алкоголизмом — краеугольный камень наших добрососедских отношений с нормалами.

Насколько делирии опасны, я знала лучше всех. Мне приходилось бегать с маленькой Машкой на руках от существа, которым нечаянно обернулся Машкин папа… Короче, я думала, что готова ко всему. Но Ламберту удалось меня поразить.

По замусоренному полу бегал зайчик. Ну, не зайчик, а довольно крупный русак. И не совсем бегал, а неторопливо перемещался, подбрасывая круп: передние лапы рысью, задние — галопом. Нормально так подскакивал, даже лапы не заплетались.

— Паша, ты заяц?! — громко вопросила я (чтобы слышали за дверью).

— Да заяц, заяц, — голоском Клары Румяновой в «Ну погоди!» ответил Ламберт. Слова он выговаривал четко, только немного медленно. — Слетай сюда, раз пришла.

Мне бы лететь обратно, к ребятам, но вместо этого я спорхнула на пол, обернулась, прошествовала к окну, нарочито стуча каблуками, и отдернула штору. Если я извлекла какие-то уроки из моего так называемого опыта, то первый из них такой: когда они в тихой фазе, жалость и мягкость неуместны, а спокойствие и уверенность в себе, наоборот, рекомендуются.

— Де-ень? — пискляво изумился заяц, щурясь и закрываясь лапками от света.

— И не первый, — отрезала я. — Наталья Пантелеевна интересуется, как твое здоровье.

Заяц отреагировал синеватой вспышкой. Я поспешно отвернулась: в пятый день запоя с него станет шляться по квартире голым. Однако на Ламберте оказались широкие штаны с веревочкой в поясе. Кроме штанов, правда, ничего.

Хозяин прошлепал босыми ногами к серванту (теперь я увидела, что перед дверью стоит чудовищный шкаф, такие, наверное, назывались «славянскими») и достал хрустальный стакан. Я тем временем озиралась. Приметила компьютер на родственном шкафу письменном столе, работающий, но с выключенным монитором, телевизор, на экран которого свисала углом трогательная вязаная салфетка, еще один вместительный шкаф у стены. Больше мебели не было, зато имелась вторая дверь в глубине — комната, значит, проходная.

А на полу, прямо на паркете, была аккуратно выведена Фигура Речи. Внаглую, даже не мелом, а чем-то черным. И, похоже, давно: линии нечеткие, затерты ногами. Поздравляю, совсем упился. А если бы соседка заглянула, эта самая Виктория? И зачем, интересно, ему сдалась Фигура Речи? Чтобы в заячьем Облике народные песни орать?

А еще лучше — в волчьем.

— Будешь? — спросил меня Ламберт.

— Пятьдесят грамм, — ответила я честно. После пережитого страха мне это определенно не повредит. Я ожидала делирия агрессивного, страшного и косматого, убивающего без предупреждения, с клыками, с острыми рогами… а тут — зайчик. Правду говорят, что чужая душа — потемки.

Пашечка вскрыл новую бутылку «Ржаной», разлил — себе побольше, мне на донышко. Надо сказать, даже в нынешнем своем недостойном состоянии голый по пояс он выглядел здорово. На треугольном скульптурном торсе красовались шрамы, несовместимые с жизнью. Особенно впечатляла округлая глянцевая блябма величиной с ладонь, расположенная точно между лопаток. Когда он повернулся ко мне со стаканчиком, я увидела и выходное отверстие — чуть пониже грудины… Ох, кажется, я разглядываю его с каким-то не деловым интересом. И шерсти, вопреки мифам о вервольфах, почти нет…

Не увлекайся, мысленно остановила я себя. Красавец-мужчина, несчастный и всеми покинутый, да еще и проткнутый осиновым колом, — все очень мило, но это же Ламберт! И вообще верность — лучшая добродетель скромной девушки, и если уж выбирать между волком и лисом… Тут он отсалютовал мне стаканом — и наваждение как рукой сняло. Этот взгляд, когда субъект пьян до остекленения, — взгляд более бараний, чем волчий, — тоже был мне отлично известен из прошлой жизни. И романтических ассоциаций не вызывал.

— У тебя что-то случилось? — спокойно спросила я, когда он сглотнул свою водку и принялся закусывать хлебом с килькой. Для столь серьезного запоя типу вроде Ламберта нужна причина. Или хотя бы повод.

Он помотал головой — то ли отрицая, то ли помогая себе кушать.

— А если не случилось, тогда в чем дело?

Какой будет ответ, я могла угадать с легкостью: «Плохо мне, мне очень плохо…»

— Плохо, — сказал Ламберт. С усилием переводя глаза, заценил уровень в бутылке и, видимо, решил пока не повышать концентрацию. — Ты, Галь, и представить не можешь. Страшные это вещи, ты таких и в кино не видела. Я… Ты скажешь, это дело прошлое. Да! Я виноват, это я с себя не снимаю. Но когда приказ, тут уже не приходится. А что потом, это твои проблемы. Если я, допустим, его придавил, — а может быть, и нет! — то это судьба. Я бы тут и не парился, если бы только в этом было дело. Но дело не только во мне. И одно дело, что тогда, а другое — что теперь…

Сначала я напряженно слушала, но в конце концов потеряла нить. Все слова по отдельности он выговаривал внятно, зато выпускал логические связки (или, наоборот, добавлял лишние?). Хотя, в общем, чего ж тут не понять и без логических связок? Афганский синдром, или как там еще это называется. Жалко человека. И вервольфа тоже. Обоих жалко. Я вспомнила, как ехидничала у него за спиной, и мне стало неловко. Все-таки в психическом устройстве среднего москвича, суперзащищенного от чужих проблем, есть какой-то дефект…

— Ты понимаешь?!

— Пытаюсь, — честно ответила я. — Паш, ты только не переживай так. Ты же сам говоришь, дело прошлое. Я тебе вот что скажу: ты теперь учитель, детей наших учишь, это самое важное, важнее ничего нет. Ты классный учитель. Я видела, как у тебя пятый класс находит собаку, это очень сильно. Паш, ты как педагог…

Кто бы мне сказал вчера, что сегодня я буду с чувством хвалить Ламберта как педагога… Однако договорить я не успела.

Оглушительно, как выстрел, стукнул о паркет отброшенный стул. Вервольф подскочил на месте, скалясь мерзко, как какой-нибудь доктор Лектер, глаза у него съехались к переносице — пока человеческие, но уже другие; человек мощно и молча вскочил на стол и прыгнул на меня, а синеватая вспышка полыхнула уже в воздухе.

Тут, по рассказам очевидцев, я завизжала. Завизжала так, что зазвенели стекла, задрожали стены и сбежались соседи, включая тех, кто был в это время на работе… словом, мои дражайшие соратники потом долго изощрялись в остроумии. Вервольфа акустическая волна не остановила, мощные лапы ударили меня в грудь, и я упала, крепко приложившись затылком. Обернуться самой мне в голову не пришло, может, и к лучшему: задавил бы, как куропатку. Зато моему воплю ответил крик сапсана, Серега оказался рядом, за спиной у волка, и тут же мохнатая серая туша и кошмарная жаркая пасть опять съежились до Ламберта, которому я немедленно залепила локтем по зубам. Пол подо мной вздрогнул от жуткого удара — вот теперь упало так упало! — и через поверженный шкаф перемахнула ощеренная рысь, а за ней полез медведь…