Летоисчисление от Иоанна - Алексей Викторович Иванов

слёзы, да плачуся дел моих горько…

Серафим давно уже прислушивался к тому, о чём молится бывший митрополит. Но ничего нового Серафим не услышал. Все эти молитвы бормотала ещё его бабушка.

Григорий Лукьяныч обманул Серафима. Говорил — Серафим здесь ненадолго, только до казни владыки. А владыку не казнили. Государь присудил ему заточение до скончания века. А Серафим?! Ему тоже быть при узнике до скончания века?!

В келье Серафим поставил на приступочек кувшин с водой и положил сверху ломоть хлеба.

— Мати Божия Пречистая, от сети диаволи избави меня, и на путь покаяния настави меня… — молился Филипп.

Серафим никогда не видел, чтобы человек седел так быстро. Осенью Филипп был русоволос, а сейчас, зимой, стал весь белый.

За грехи?.. Да не было за митрополитом ни грехов, ни измен. Это Серафим уже понял. Видно, он, владыка, сдуру попал не на своё место — мужик-то он простой, не семи пядей. Серафим и сам не семи пядей, и его тоже провели. Какой радости он вкусил от опричнины? Всего-то раз пробежал по Москве, как конь, с оглоблей. И теперь — здесь.

А службу не переменить, не сбежать, не пожаловаться. В обитель доползали слухи про то, как по Москве катятся головы недовольных… Узник он, Серафим. Такой же узник, как и бывший владыка. Только вот он-то с государем не ссорился, никому не дерзил…

Тишина и покой монастыря не тревожили Серафима соблазнами мирской жизни. А порядок настраивал на мысли о Боге. Для чего Господь его сюда определил?.. А может, и нет Бога-то, если все здесь без вины — и владыка, и косоглазый парень?..

Серафим уже собрался уходить из кельи, но вдруг почувствовал, что не заметил чего-то очень важного. Серафим быстро осмотрелся.

Оковы!

Митрополит стоял лицом к иконе и молился, а его оковы лежали на полу! Это как так? Они же на владыке были, соединённые цепью!

Серафим упал на колени, схватил оковы и вертел их в ладонях. Кольца оков оставались заклёпанными. Какой же хитростью владыка вытащил из них руки и ноги?..

— Да как же это?.. — вырвалось у Серафима. — Что это?..

Серафим с колен изумлённо глядел в спину владыке.

Владыка обернулся через плечо.

— Позови мне игумена, Серафим, — попросил он.

В голосе владыки была спокойная сила и уверенность воеводы.

Серафим со звоном выронил кольца кандалов, на коленях попятился к двери и перекрестился.

— Господи, спаси!.. — пробормотал он. — Да как же ты?..

До Серафима дошёл смысл слов — и Серафим испугался внезапной власти в речи владыки.

— Сей миг!.. — прошептал Серафим.

Он вскочил, поворотился бежать и налетел лбом на стену.

— Да не убейся ты, молодец, — улыбнулся Филипп.

Серафим прижался спиной к стене, тёр ушибленный лоб, смотрел на владыку и не мог сделать ни шагу.

Филипп молчал, разглядывая ошеломлённого опричника.

— Напрасно ты в кромешники пошёл, — с укором негромко сказал Филипп. — Думаешь, девки не обсмеют косоглазого, если он кромешником будет? Ох, простота…

Серафим задёргался, словно его била изнутри какая-то сила.

— Приведи игумена, — повторил владыка, усаживаясь на свой топчан. — И смотри прямо.

Серафим вылетел из кельи.

Позабыв запереть дверь, Серафим промчался по переходу и выскочил во двор.

У стены под водостоком стояла бочка. Сверху, с толстой сосулины, в бочку изредка капало, и потому ледок не затянул воду.

Серафим навис над бочкой, разглядывая своё отражение.

Косоглазия у него больше не было.

— Исцелил… — беззвучно сказал воде Серафим. — Владыка!

Филипп сидел на топчане в настежь раскрытой келье. Игумен вошёл, остановился у двери и с достоинством поклонился узнику.

— Звал меня, митрополит? — спросил он.

— Я не митрополит, — поправил Филипп.

Игумен сдержанно поклонился.

— Не признаю твоего низложения. Чего хочешь, владыка?

Филипп не стал спорить про низложение. Сейчас это не важно.

— Хочу спасти тебя и братию, — просто сказал он. — От нынешнего дня на третий явится сатанаил. Я умру. Грех моей смерти на обитель возложат и братию перебьют. Бегите.

Игумен выслушал это, не дрогнув лицом.

— Благодарю, владыка. Скажешь ещё чего?

Филипп пожал плечами:

— Всё уже сказано. Ты и сам знаешь. Ступай. Поклонись от меня братии, пусть простит меня. А я за узилище вас не виню.

Игумен сделал шаг к Филиппу и наклонил голову:

— Благослови, владыка.

Филипп поднялся с топчана и благословил монаха.

На заснеженной площади перед входом в храм толпились замёрзшие монахи. За стенами и башнями монастыря пунцово разгоралась утренняя заря, медно отсвечивая на куполе храма, как налив на яблоке. Монахи тихо переговаривались:

— Это что ж такое — храм заперт?..

— И на звоннице никого…

— Уже и за келарем послали — ищут.

— Может, стряслось чего?

— Игумен!..

— Игумен идёт!

К толпе монахов приближался игумен. Правой рукой он небрежно крестил братию, а в левой руке он нёс большое кольцо, на котором звякали ключи. Монахи расступились, давая проход к дверям храма.

— За мной не спешите, братья, — проходя сквозь толпу монахов, предупредил игумен.

Он остановился у двери, выбрал ключ и начал отпирать тугой врезной замок.

— Сами знаете, кто у нас в заточении, — негромко говорил игумен, с трудом поворачивая ключ. — От сего дня на третий суждено ему принять терновый венец.

Замёрзший замок заскрежетал и поддался напору ключа. Игумен потянул на себя высокую, окованную кружевами дверь храма.

Монахи молчали.

Игумен остановил движение двери и посмотрел на монахов.

— Велено мне передать вам, чтобы вы спасались, — сказал он. — Сам я останусь, но вам не судья.

За свою долгую службу игумен много раз говорил эти слова — «Бог вам судья». А на самом деле судьёй был он сам: награждал, корил, наказывал и миловал. Игумен уже решил для себя, что умрёт вместе с митрополитом, и все прежние заботы стали не важны. И поэтому сейчас игумен впервые в жизни ощутил могучую свободу прощения.

От простора этой человечности даже снег на площади вдруг взвился позёмкой. Игумен никогда не видел такого высокого неба, такого глубокого света, таких красивых лиц у людей. Ну и пусть люди сбегут. Они слабы. От него же счастье прощения никуда не сбежит.

— Кто за мной в собор войдёт, тому погибнуть, — предупредил игумен. — Кому венец не по челу, идите с миром.

Игумен поклонился монахам, перекрестился и вошёл в храм.

Монахи молчали, стоя у дверей чёрной толпой. Ветер трепал подолы ряс и бороды. Потом поодиночке монахи начали креститься и уходить в храм.

На улице осталось всего несколько человек. Они стояли долго, но так и не нашли сил последовать за игуменом. Они трижды низко поклонились и пошли к воротам