Бабушкин внук и его братья - Владислав Крапивин

…Ну, а потом стало веселее. Мы ели пельмени и салаты, рассказывали смешные истории и смотрели старое кино «Карнавальная ночь».

Озм отступил.

Только один раз в настроении случился сбой. Папа сказал:

— А помните, какой в прошлые такие праздники был трезвон? Все поздравляли…

Бабушка поджала губы. Мама глянула на отца с упрёком. Дело в том, что отец не раз уже намекал: есть частная фирма, которая ставит телефоны без очереди. И если бы не держаться за «этот музейный экспонат с гирями», денег хватило бы в самый раз. Бабушка делала вид, что просто не слышит таких слов.

Напряжённое молчание разбил треск за окном. Над крышами взлетали разноцветные ракеты — кто-то устроил салют. Мама и отец подошли к окну. Ракеты падали и гасли в снегу.

Я оглянулся на бабушку. Она украдкой взяла рюмку с «Глорией» и кусок пирога. Пошла к двери. Ясное дело — для Квасилия угощение.

На меня никто не смотрел. Тогда я тоже притянул к себе рюмку. «Лёша, с новым годом…» — и представил заснеженный город Калугу. Город, в котором живёт мой брат.

Ведь в самом же деле брат, хотя и не виделись ни разу…

В дни каникул театр Демида показал «Огниво» ещё три раза…

Правду говорил Демид, что в труппе у него все — таланты. Чем иначе объяснить, что зрители на каждом спектакле так отчаянно переживали и хлопали? Ведь, кроме самих актёров, ничего там не было особенного.

Маленький низкий зал с убогими стульями. Вместо люстр — голые лампочки. Вместо прожекторов — маленькие фотоосветители. Даже занавеса не было. Декорации менялись на глазах у зрителей, а иногда и с их помощью. А уж с нашей-то помощью — обязательно. Мы были как бы и зрители, и в то же время «ассистенты режиссёра».

В начале спектакля Демид выходил на сцену, сбрасывал через голову широченный свитер, натягивал фрак, поправлял очки и галстук-бабочку, а потом несколько секунд выжидательно смотрел в притихший зал. И наконец говорил:

— Почтеннейшая публика. Наш театр небогат. К тому же недавно случилась беда: ведьма, которую вы скоро увидите, украла наш бархатный занавес и хрустальные фонари, которые горели вдоль рампы. Но эта беда не может помешать нам. Какая бы неприятность ни случилась, спектакль состоится! Мы ужасно рады, что вы пришли. Давайте делать сказку вместе! Всё зависит от нас с вами… Закроем глаза и представим, что голубой бархатный занавес переливается складками в свете фонарей… Представили?

— Да-а!!

— Чудесно. А теперь он неторопливо, с важным колыханием ползёт вверх… Видите?

— Да-а!!

— Замечательно… И вот перед вами старинный город на краю сказочного королевства… Сейчас в королевстве ночь… Ах, простите, пожалуйста! Одну минуту… — Демид приставлял к фанерному дому стремянку, подвешивал над ним большущий, оклеенный фольгой полумесяц. Потом прыгал вниз.

— В городе ночь. Лишь в одном доме горит окошко. Там не спит бедный сочинитель поэм и сказок. Ему грустно. Он больше не может придумать ни одной интересной строчки. Почему? Да потому, что бедняга понял: он очень одинок…

Демид оттаскивал в сторону переднюю стену центрального домика, и все видели грустного сочинителя — синьора Алессандро…

А дальше — всё, как он сам придумал. Николка попадает ему в сердце стрелой Амура. Поэт влюбляется в бедную, но очень славную девушку и сочиняет для неё сказку. В этой сказке солдат, немного похожий на самого Поэта, попадает в разные приключения, отказывается жениться на принцессе, потому что дома его ждёт невеста — дочь корабельного плотника… Солдату очень вредят ведьма и два генерала, заключившие с ведьмой военный пакт…

Сказка могла бы кончиться печально, если бы не меткий выстрел Николки-Амура в конце последнего действия.

Ну, по правде-то говоря, выстрел не всегда получался очень метким. Однако, если даже стрела пролетала мимо огнива, его дёргали за нитку, и получался полный эффект попадания…

Каникулы пробежали стремительно. В их последний день Вячик, я, Настя и Арбуз притащили на заснеженный огород за домом Стебельковых свои подсохшие ёлки. И устроили прощальный костёр. Ёлки горели с праздничным треском, будто радовались освобождению.

Я сказал:

— Некоторые учёные считают, что у деревьев есть душа. Так же, как у людей и животных. И сейчас ёлочные души улетают, а весной вселятся в новые растения.

Это я успокаивал свою совесть. Потому что Новый год и Рождество замечательные праздники, но всё-таки жаль живые срубленные ёлки…

Мы стояли у огня и грели исколотые хвоей руки. Было немного грустно.

Настя протяжно сказала:

— Ну, вот всё-о-о… Праздникам конец.

— Вовсе не конец, — неохотно отозвался Вячик. — Ещё старый Новый год будет.

— А потом Крещение, — сказал я. — Бабушка говорит, что праздничные святки по церковному календарю длятся до Крещения.

— Это по церковному, — печально отозвалась Настя. — А по школьному: «Ребята, настраивайтесь по-деловому! Наступила самая ответственная четверть…»

— Ну, всё равно. Что-то ещё остаётся, — возразил я. Не хотелось, чтобы совсем пропала зимняя сказочность…

— А твоя бабушка, значит, православная? — спросил Арбуз.

— Ну, наверно… Она часто читает Евангелие. У неё две любимые книги — Евангелие и «Лирика» Маршака. Не детские его «Мистеры Твистеры», а взрослые стихи.

— А в церковь она ходит?

— Редко. Она говорит, что церковью управляет патриарх. Бабушка его не любит, потому что он благословляет войну в горячих точках.

— Не благословляет он! — с непривычным жаром возмутился Арбуз. — Он наоборот! Против!

— На словах против, а на деле… почему он не предаст анафеме тех, кто развязал войну? И тех, кто сёла бомбит?

— Тебя он не спросил, что ему делать, — набыченно сообщил Арбуз. Он был очень верующий. Так же, как его мама.

А я?.. Я в глубине души, наверно, тоже верующий. Только я мало разбирался в подробностях религии и не знал ни одной молитвы. Бабушка крестила меня, когда я родился, но про Бога беседовала со мной редко. Только иногда пересказывала истории из Нового Завета и объясняла, когда какой христианский праздник.

Арбуз же был православный по всем правилам. И, конечно, заступился за патриарха. А я — за бабушку.

— Бабушка говорит: почему он в самой главной церкви не повторяет каждый день на всю страну, что это великий грех — посылать на войну молодых, необученных солдат?

— Бабушку твою он не спросил, — прежним тоном отозвался Арбуз. И я увидел, что лицо у него слишком толстое, а глазки маленькие и неприятные… Вот так бы и дал ему! Если бы не боялся…

Настя вскинула голову — так, что чуть не оторвался пушистый шарик на белой вязаной шапке.