Добрая самаритянка - Джон Маррс

Собственное отражение в оконном стекле застало меня врасплох. Короткие русые волосы словно полностью лишились объема и плоско лежали на голове, щеки ввалились. Лицо было бледным, глаза – пустыми. Я был среднего роста, пять футов десять дюймов, но сейчас мне казалось, будто я усыхаю с каждым днем. Я был старше Джонни на два года, вдобавок он носил бороду и очки, но, несмотря на это, мы с ним всегда были очень похожи. Однако теперь никто, увидев нас рядом, не сказал бы, что мы братья.

Кто-то из персонала, проходя мимо, задел мое плечо, и я отпрянул так резко, что он обернулся, удивленный моей реакцией, и пробормотал:

– Спокойнее, приятель.

В последнее время слишком многие обнимали меня, пытаясь утешить, и я больше не мог выносить физический контакт. Прикосновения даже самых близких людей обжигали меня, точно капли кислоты.

Я стряхнул недоеденный завтрак с подноса в мусорный контейнер, вышел из кафе и принялся топтаться на автобусной остановке, не зная, куда ехать дальше.

– Боро-маркет, – внезапно выпалил я вслух, ведя пальцем по расписанию автобусов, закрепленному на столбе.

Когда у нас с Шарлоттой было слишком мало денег на развлечения и мы питались дешевыми блюдами, разогреваемыми в микроволновке, все равно каждую неделю старались сэкономить достаточную сумму, чтобы в субботу утром скататься на рынок и побаловать себя свежими продуктами. Нам хватало на обед и ужин – наши единственные здоровые трапезы за неделю. Мы были бедны, но довольны. По крайней мере, я.

Я залез в красный двухэтажный автобус и устроился на заднем сиденье на верхнем уровне. Это были наши с Шарлоттой любимые места. Представил, что она сидит рядом со мной, и на миг снова ощутил ее любовь ко мне – и свою к ней.

Посмотрел на экран телефона, чтобы узнать время. Телефон был переведен в беззвучный режим, и я обнаружил семь пропущенных – три с маминого номера и четыре с папиного. И несколько сообщений от знакомых.

Как только разошлись новости о смерти Шарлотты, все друзья и приятели захотели узнать, что случилось. Было ужасно объяснять, что я не знаю точно, однако, судя по всему, Шарлотта покончила с собой. С тем же успехом я мог бы сказать: «Оказалось, что быть замужем за мной – это такой кошмар, что она предпочла умереть». Они пытались как-то анализировать ее поступок, искать причины, но я ничего не мог ответить. Если б я получал фунт всякий раз, когда слышал от кого-то слова «не понимаю» или «у нее не было причин умирать», то мне хватило бы денег, чтобы оплатить самые пышные похороны.

Ее друзья разделились на два лагеря, объединенные общей потерей. На одной стороне были люди, испытывавшие вину за то, что вовремя не распознали, насколько сильно больна Шарлотта, или не отреагировали на это правильно. Они хотели дать мне понять, что берут на себя часть ответственности за то, что позволили ей дойти до подобного состояния. Жалели меня в моем горе, а я за это ненавидел их.

Для других я был объектом подозрения, тем, на кого можно было возложить вину за их собственные просчеты. Винить меня было намного легче, чем винить самих себя или Шарлотту.

Автобус доехал до Саутворк-стрит, и я сошел на остановке. Стоя на противоположной стороне Лондонского моста, смотрел на здание Боро-маркета, на стеклянную крышу и зеленые дугообразные балки из металла в стиле ар деко. Воображал, как перехожу дорогу, держа под руку Шарлотту; у нас две холщовые сумки, мы вдыхаем вкусные запахи еды, поднимающиеся над прилавками. Потом мы бы шли от одной лавки к другой, выбирая овощи и мясо и споря, чья сегодня очередь готовить. Когда-то этот рынок был для нас местом развлечений, но те дни миновали, и не было никакого смысла заходить внутрь. Больше ни в чем не было никакого смысла.

Двенадцать дней после Шарлотты

Это был мальчик. Был бы мальчик. Ребенок, которого ждали мы с Шарлоттой, был бы мальчиком.

В течение всей беременности мы твердо настаивали: не хотим заранее знать пол. Просто чувствовали, что нам повезло: искусственное оплодотворение дало удачный результат со второй попытки, в то время как некоторые пары годами безуспешно пытались зачать. Поэтому нам было все равно, мальчик или девочка. Но после смерти Шарлотты, пока я мучил себя, представляя, какой могла бы быть наша семья, в моей картине мира образовался разрыв. Мне нужно было знать, стоял бы я у края поля во время матча по регби, болея за сына, или же гордо смотрел бы, как дочь играет в нетбол[11].

Желание узнать превратилось в манию, доминирующую надо всем. Через день после моего звонка Кармайкл она перезвонила мне и сообщила:

– Согласно предварительному заключению патологоанатома, Шарлотта ждала мальчика.

– Спасибо, – пробормотал я и повесил трубку, не дожидаясь, пока она начнет меня утешать.

Теперь я мог мысленно нарисовать его. Его звали бы Дэниел, как мы уже решили. У него были бы русые волосы, как у меня, и ясные синие глаза, как у Шарлотты. Ямочки на щеках, такие же, как у меня, но улыбка, способная растопить полярные льды, досталась бы ему от матери. Мое крепкое телосложение и ее скорость. Я представил, как учил бы его ходить под парусом – как когда-то отец учил нас с братом на Питсфордском водохранилище. Или, может, у него был бы музыкальный талант, и я научил бы его играть на пианино… Я помотал головой, и сын распался на тысячи крошечных осколков так же быстро, как возник.

Я был один в доме родителей – впервые с тех пор, как временно перебрался сюда снова. Мама ушла на работу в обувной магазин, отец – в типографию. Джонни в банке изображал повелителя всех ипотек, в то время как я сидел тут, увязнув в зыбучем песке и держась лишь за тонкую ветку в ожидании, когда та переломится. Жизни окружающих возвращались к прежнему ритму и двигались вперед. Не так, как до смерти Шарлотты, но по крайней мере шли в нужном направлении.

Я дошел до местного магазинчика, купить дешевую выпивку. Люди правы, когда говорят, что алкоголь притупляет эмоции; однако в слишком большом количестве он может исказить реальность. Я хотел выпить достаточно, чтобы пережить особенно тяжелый день. Миссис Верма, стоящая за прилавком, одарила меня сочувственной улыбкой, однако я был признателен ей за то, что не стала спрашивать, как у меня дела. Устал от этого вопроса.

Должно быть, в школе как раз закончились занятия, потому что по пути домой я встретил множество мам и пап, ведущих детей из ближайшей начальной школы. Хотел крикнуть им: «Вы не знаете, как вам повезло!» – потому что если б я мог держать Дэниела за руку, то ни за что не отпустил бы его.

Мысли снова вернулись к Шарлотте. Я не мог понять, почему она, зная, как страстно я желал стать отцом, столь жестоко отняла у меня эту возможность? Убила долгожданного сына. Если она действительно так сильно не хотела больше жить, если считала смерть единственным выбором, возможно, я сумел бы понять ее, если б она сделала это после рождения Дэниела. Я все равно горевал бы, но он дал бы мне силы держаться. Но раз она убила сына, у меня не было причин.