Ганнибал. Бог войны - Бен Кейн

– С радостью предвкушаю, – солгала она, погладив его по щеке и гадая, как пройдет через грядущее падение не с одним отвратительным мужчиной, а с двумя.

Когда позже Элира предложила ей чашу вина с несколькими каплями макового сока, полученного от одной из наложниц, женщина не отказалась. Она избегала этого с тех пор, как получила трагические вести из Канн, но теперь ничего не оставалось. Приятное отупение могло помочь забыть об ожидавшем ее ужасе.

Элира помогла ей приготовиться, посоветовала, как одеться, как лучше причесаться и какими воспользоваться благовониями. В других обстоятельствах Аврелия с удовольствием приняла бы новый опыт – с тех пор, как появился Публий, а Луций уехал, редко выдавались случаи нарядиться, – но цель этого повергала ее дух в бездну. Она отхлебнула еще вина с маковым соком и была рада ощутить себя бестелесной, способной посмотреть на нереальную ситуацию со стороны, словно это не она, а кто-то другой должен был пройти через такое испытание.

Вскоре после первой стражи пришел Агафокл. Сказав Публию, что она поцелует его на ночь, когда мальчик уснет, мать оставила его заботам Элиры. Бывшая рабыня послала ей ободряющий взгляд, и Аврелия ухватилась за него, как утопающий за соломинку. Хоть кто-то заботится о ней, не относится, как просто к куску мяса. Она была рада, что Агафокл не пытался втянуть ее в разговор, когда они шли по длинному проходу мимо множества часовых, и наконец добрались до лестницы.

– Помни, что я сказал, – предупредил сиракузец, ступив на нижнюю ступеньку.

Пленница не полагалась на свой голос и потому только кивнула.

От того, что она увидела наверху, у нее захватило дух. И дело было не в мозаичном узоре под ногами, не во фруктовых деревьях и виноградных лозах, не в журчащем фонтане с Посейдоном верхом на дельфине в центре, – лестница вывела их на край дворцовой крыши, где она могла посмотреть на восток, через заполненную кораблями гавань, на залитое ярким солнечным светом море. Аврелии представилось, что вдалеке даже видно полоску побережья Италии. Ее сердце облилось кровью, и ей стоило усилий продолжать передвигать ноги, следуя за Агафоклом к возлежавшей около фонтана фигуре.

– Стратег. – Агафокл поклонился, согнувшись в поясе.

– Что? – раздраженно спросил Гиппократ.

– Женщина, как вы хотели. Римлянка. Я привел ее.

– Оставь нас.

– Слушаюсь. – Агафокл снова почтительно поклонился и, окаменело взглянув на Аврелию, удалился.

– Подойди.

У нее пересохло во рту, и она ощутила, как по спине потекли струйки пота. Наложница сделала несколько шагов к его ложу. Это был стройный мужчина лет тридцати. Коротко подстриженная черная борода скрывала его тонкие черты. Однако на этом мягкость заканчивалась. У правителя были тонкие губы, а темные глаза смотрели холодно. Она попыталась взглянуть в них, но через мгновение отвела взгляд.

– Я к вашим услугам. – Слова ощущались горечью во рту.

– Агафокл сказал, что ты красотка.

Она не знала, что ответить. Сам-то он согласен с таким суждением или нет?

– Господин…

– Да, ты в самом деле красотка – в необычном роде… Надеюсь, твоя репутация заслужена. Разденься.

Аврелия не удержалась, чтобы не бросить взгляд на стражников, ближайший из которых стоял всего шагах в пятнадцати, но подумала: «Какая разница?» Гораздо больше людей видели ее голой на рабском рынке. Стараясь сделать это грациозно, она дала соскользнуть верхней части платья с плеч. Потом оно медленно соскользнуло до талии. Здесь женщина замерла, чувствуя на себе взгляд Гиппократа. Покачивая бедрами, она подошла и встала перед ним. Сиракузец смотрел на нее, приоткрыв губы. «Он не безобразен», – решила наложница. Слабое утешение. Когда Гиппократ протянул руки и стянул платье до конца, Аврелия не мешала ему, а игриво улыбалась.

«Боги, помогите мне пройти через это, – просила она. – Боги, помогите мне и Публию».

Даже с расстояния больше полумили Сиракузы впечатляли. Их стены заслоняли весь горизонт на юге, и известняковые блоки, из которых они были сложены, золотились в лучах заходящего солнца. На запад от моря стены шли по прибрежной равнине и поднимались на возвышенный берег за нею, где терялись в оранжевой дымке. Гонцы, передававшие приказы между римскими лагерями, говорили, что стена тянулась на добрых двадцать миль вокруг города. Квинт и его товарищи видели лишь эту часть, напротив обширного лагеря, который их легион разбил по прибытии, но и ее хватало, чтобы произвести впечатление. Штурм с суши или моря будет непростой задачей.

Квинт, Урций и их товарищи стояли на плотном земляном валу невдалеке от ряда палаток их части. Скоро часовой прогонит их, но до тех пор стоило полюбоваться видом.

– Что хуже, – спросил Квинт, рыгнув, – если тебе размозжит голову камнем из катапульты, или утонуть, когда потопят твой корабль?

Урций сделал большой глоток и, оценивая, чмокнул губами.

– Не так плохо, – сказал он, протягивая мех с вином. – Хочешь немного?

Его друг пропустил вопрос мимо ушей, но Квинта это не удивило. Ему и остальным солдатам из манипулы Коракса предстояло штурмовать укрепления Ахрадины, которые спускались к меньшей из двух сиракузских гаваней. Они нападут с моря, и Квинт не сомневался, что место высадки будет обстреливать множество катапульт и стрелометов.

– Дай сюда.

Он поднес мех к губам. Неправильно оценив, сколько в нем осталось вина, солдат удивился хлынувшему в горло потоку. Поспешно опустив кожаный бурдюк, он все же сделал пару глотков, но тут же закашлялся и изрядную часть выкашлял на землю. Остальные сдержали смех.

– Не трать добро зря, – крикнул Урций, выхватив мех у друга.

– Извини, – пробормотал тот, чувствуя жжение от попавшего в ноздри вина.

Он выпил больше, чем думал. А все из-за усилий не думать об ужасе, ожидавшем его через два дня.

– Я бы лучше утонул, – проговорил Феликс, тощий солдат с выпирающими зубами. Постоянно преследуемый невезением – в основном в азартных играх, – он вечно подвергался шуткам за свое имя[4]. Все его звали Невезучим. – Я не умею плавать. И ничего не почувствую после нескольких глотков воды.

– Ты почувствуешь больше, чем если камень из баллисты разбросает твои мозги на десять шагов во все стороны! – возразил Квинт.

– А что, если я увижу, как он летит? – пожал плечами Феликс. – Нет уж, лучше утонуть.

Пара других солдат выразила свое согласие, но Волк яростно замотал головой. Он был неразговорчив, раньше, до того, как пойти в армию, разводил овец и по-прежнему носил на шлеме полоску волчьей шкуры, которая выделяла его как велита. «Ненавижу всех ублюдков-волков, которые живут и дышат, – говорил он всем, кто слушал. – Эта полоска шкуры напоминает мне о дне, когда я уволюсь из войска. И тогда первым делом отправлюсь на охоту».