Франция без вранья - Стефан Кларк

В университете борьба за выживание только обостряется. Следуя духу так называемой демократии, в университеты принимают всех, у кого имеется baccalauréat и кто желает записаться на какой-нибудь курс (и чья родительница готова в день регистрации простоять в очереди немало часов кряду). Поскольку аудитории, или лекционные залы, переполнены, студентам приходится биться за сидячее или стоячее место где-нибудь у стены. В разгар толчеи появляется (если у него нет, разумеется, более достойных дел, например хорошо оплачиваемой исследовательской работы, или если он не занят в забастовке) преподаватель, который что-то рассказывает, а затем исчезает.[263]По крайней мере, так обучают студентов на первом курсе, и в результате половину из них отчисляют за несданные экзамены. Сам Дарвин не придумал бы более изощренной системы превращения молодых французов в одиноких рейнджеров.

Впрочем, у такой системы есть одно крупное преимущество. Поскольку школьная жизнь не загнана в определенные рамки, учащиеся бо́льшую часть своего времени заняты тем, что к школьной программе никакого отношения не имеет. В перерывах между занятиями они часами болтают о совращении и приобретают на этом поприще практический опыт. Они учатся у взрослых красиво курить и шляться по кафе. И поскольку они обычно остаются в родительском доме, с мамой и папой, пока им не исполнится по меньшей мере четверть века, им удается вести взрослый образ жизни, не подыскивая высунув язык ни работы, ни другого жилья. Им ничто не мешает, столь удобно устроившись, думать только о moi.[264]

Как-то я прочел роман из французской жизни, в котором его герой, проходя, по воле автора, мимо парижского кафе, чувствует аромат кофе. Думаю, если ваш нос и уловит какой-нибудь запах, то это, скорее всего, будет запах дыма. В ряде заведений зона для некурящих отделена от зоны для курящих всего лишь одним столиком либо включает несколько столиков возле барной стойки, где дымят все без исключения.

Если за соседним столиком сидят курящие, вам придется отведать салат tabac,[266]ash du jour,[267]а на десерт Gauloise brûlée,[268]потому что некоторые люди выкуривают одну сигарету во время аперитива и затем по одной – после каждого блюда. И если вы позволите себе заметить, что хотели бы вдыхать аромат от заказанных вами блюд, а не дым от их сигарет, в ответ вы, скорее всего, получите резкую отповедь о том, что каждый имеет право жить, как ему хочется, а остальное – это уже ваши проблемы. Я знаю парижских американцев, которые никак не могут с этим смириться. У них на родине курение уже давно во многих местах запрещено, и поэтому пассивное курение воспринимают примерно так же, как если бы кто-то плюнул им в тарелку.

Один калифорниец пробует применить тактику в духе ООН. «Вы больше не будете курить!» – заявляет он озадаченным французским курильщикам, гадающим, что же он предпримет дальше. Вторгнется, быть может, за их стол? Такая лобовая атака никогда не имеет успеха. В лучшем случае она приводит к колониальной войне.

Ньюйоркец пробует более сюрреалистичный подход. Говоря на французском языке с восхитительным американским акцентом и дружелюбно улыбаясь, он обращается к тем, кто курит сигары: «Большое спасибо, что вы курите так близко от меня. Теперь, когда я вернусь домой, смогу рассказать всем, что европейцы курят ослиное merde». Данный способ хорош для собственного успокоения, но столь же бессмыслен, так как француз в кафе, что бы о нем американцы не думали, не курит ослиное merde.

Лучше всего вежливо улыбнуться, произнести bonjour и сказать курящему, что, хотя он (она), конечно, вправе курить и жить, как ему (ей) заблагорассудится, вы были бы безмерно признательны, если бы он (она) пускал дым в другую сторону, поскольку хотите насладиться своей едой и отпущенной вам жизнью, а не дымом его (ее) сигареты. Дружеская просьба уважать ваш образ жизни – вот единственный способ, помогающий все уладить.

Из-за курения Франция идет навстречу экзистенциональному кризису. Там постоянно сокращается количество женщин и молодых людей, тем не менее основная масса заядлых курильщиков все так же упорно держатся за свою привычку, которая недорого им обходится, свидетельствует о крутизне и по-прежнему не осуждается обществом.

Впрочем, такое положение дел, возможно, скоро изменится. Курение в настоящий момент запрещено в самолетах, автобусах, многих поездах и на станциях метро, и уже готовятся планы о его запрете во всех общественных местах. Если такой закон примут, то на него почти наверняка не будут обращать внимания. Французы убеждены, что крохоборские законы существуют для окружающих, не для moi.[269]Кроме того, любой запрет подобного рода непременно приведет к тому, что buralistes, торговцы сигаретами, объявят забастовку и потребуют компенсацию за потерянный доход. Почти наверняка пройдут также марши протеста (очень медленно, конечно, чтобы демонстранты не запыхались). И вот тут правительству представится удобный случай дать обратный ход либо сформулировать закон так расплывчато, что подчиняться ему будут только те, кто пожелает.

Эта привычка к курению в ресторанах порождает очень простой вопрос: французы уверяют, будто они любят тонкие кушанья, но как же, черт возьми, они различают их вкус? Не исключено, что британская и американская кухни так легки, по их мнению, лишь потому, что в их блюдах нет никотина.

Французы полагают, что очереди существуют для тех, кому некуда девать свое время, чья жизнь столь скучна, что ничего лучшего им не остается. Стояние в очереди – это признание собственного поражения.

На остановках автобусов, такси и в кафе – почти везде, где очередь не огорожена барьерами, французы никогда не будут проявлять терпения. Эти барьеры появились лишь в последние несколько лет, и подавленное выражение на лицах парижан, оказавшихся в западне между невысокими пластмассовыми столбиками и брусьями из полиэфира, свидетельствует о том, как нелегко для них отказаться от привычки лезть вперед.

Помню, как я впервые увидел эту систему в действии. Случилось это в закусочной при старом магазине «Mark & Spencer» в Шатле. Там три или четыре кассы, и покупатели обычно становились, где меньше народу. Затем, однажды вечером, когда я отправился туда за способствующими пищеварению крекерами и нежным малиновым бисквитом, в зале обнаружилось некое подобие загона, где полагалось ждать, когда освободится касса. Британцы сразу приспособились к этой системе, тем более объявление, висевшее на небольшом стенде, гласило: «Очередь здесь». К тому же мы, экспатрианты, обычно довольно дисциплинированный народ, люди старой выучки. Но французы совершенно потерялись. Это было видно по выражению их лиц, когда они читали объявление. Они, верно, в тот момент думали: «Зачем мне стоять за спиной у этого мужчины с крекерами и никуда не годным английским десертом, когда вот эта касса передо мной освободится через десять секунд?» Одни из них просто не обращали на нововведение никакого внимания и лезли вперед (под громкие крики раздраженных британцев «это нечестно»). Другие сдавались, сконфуженно возвращались в конец очереди и пытались забыть на короткое время, что они французы.