Рыбак - Джон Лэнган

Итак, пока Райнер взирал на черные глубины, выползающие со страниц в реальность, Клара в нескольких улицах от него говорила с Итало и Региной. Лотти пребывала во власти черных вод, вслушиваясь в бесконечные монологи грешников. Противнее всего ей было слушать злонамеренную копию самой себя – каждое слово темного двойника повергало ее во что-то большее, нежели просто отвращение. «Демоническая» Лотти не лгала – вот что было хуже всего; «хорошая» Лотти всегда пыталась сделать из своей души сад, а теперь явилось это черное отражение и вскопало почву ее рассудка, обнажив нечто скользкое и мерзкое, страшащееся дневного света.

Наверное, современному обывателю ее реакция показалась бы наивной, если даже не наигранной. Мы-то гораздо больше привыкли к мысли, что человек – это бездна тьмы под лучами света. Но то, что испытывала Лотти, было несравненно сильнее простого осознания пуританкой собственной греховности. Твердь ушла у нее из-под ног, слова, произносимые темным двойником, срывались также и с ее губ. Ее разум сделался хрупким и замерзшим, как корка льда на зимнем пруду; ее собственные мысли стали вялыми из-за холодной воды, заполнившей голову до краев. Только ужас, засевший в ней, казалось, был способен пережить тот холод, что поселился внутри. Ужас метался внутри неутомимой полярной лисицей, которой стремительное падение температуры было нипочем. Когда станет слишком холодно и ее разум окончательно замерзнет, останется лишь этот маленький подлый зверек – ужас.

Клары не было дома всю ночь – она отказалась от предложения Итало и Регины лечь на их кровать и осталась сидеть за столом, выкуривая сигарету за сигаретой. Многое из того, что преподобный Мэппл узнал о ней, говорило о том, что при жизни она была женщиной, к особым волнениям не склонной, немного даже безжалостной. Но та ночь, надо думать, изменила и ее. Ей предстояло провести долгие часы в раздумьях о родине, об ушедшем доме, где она была полноправной хозяйкой, о той поре, когда ее мужа все еще уважали и ценили. Она думала о старой жизни и понимала, сколь сильно теперь от нее далека. Помнит ли она, когда Лотти первый раз заболела, заболела всерьез, о том, как она сидела с ней? Конечно. Как же о таком не помнить.

XIV

Возвращаясь домой с Гретхен и Кристиной на следующее утро, Клара встретила у дверей Райнера. Лицо у него было изможденное, но глаза сияли – подобного она ранее не наблюдала. Это сияние не являлось отраженным светом стороннего источника, но будто бы чем-то подобным и было – просто источник был незрим для всех остальных. Клару оно пугало: не походил этот свет на теплый солнечный, так холодно и беспощадно могла бы блестеть молния. За весь их брак у Клары лишь пару раз возникал страх перед Райнером – в те моменты, когда его темперамент давал о себе знать столь резко, что она ожидала от него удара. Притом не было такого случая, чтобы она боялась за него – даже когда он рассказывал ей о своих тайных исследованиях и той ужасной цене, которую за них приходилось платить, или когда устроился на трудную работу каменщика, не имея ни малейшей подготовки, никакой, хотя бы даже поверхностной, к ней склонности. Она верила в мужа, в его противоречащую общей рассеянности основополагающую способность позаботиться о себе в любой ситуации. Это качество она ценила в Райнере больше всего – то, как он пробуждал веру в себя. Теперь же, наблюдая за танцем ледяного пламени в его глазах, она видела Райнера этаким беспечным естествоиспытателем, прогуливающимся посреди страшной грозы с длинным металлическим шестом в руке. Ее пробрал озноб при осознании – к чему она, быть может, подтолкнула его; она вдруг поняла, что может потерять не только дочь, но и мужа. Но уже ничего не попишешь. Стараясь держаться твердо, она велит Кристине и Гретхен забежать домой и собраться как можно скорее, дабы не опоздать в школу. Когда они скрылись внутри, Клара взглянула в странные глаза Райнера и спросила:

– Ну что? Получилось?

– Посмотрим, – молвил он в ответ. Миновав жену, он направился к дому Георга и Хелен. В правой руке у него был хороший серебряный нож из чемодана, спрятанного в подножье их с Кларой кровати. Подойдя к двери соседского дома, он начал резать по ней – его рука взлетала и опускалась, выписывая длинные дуги и косые черты. Кажется, он хотел что-то написать. Но вот его рука опустилась, он что-то неразборчиво произнес и двинулся к той стороне дома, что была скрыта от взгляда Клары. Она подметила, что нож он держал при этом у самой груди, почти вплотную к сердцу. Оставив отметки на задней стене, он проговорил еще пару непонятных слов – судя по всему, не то же самое, что в первый раз, – и перешел к следующей. Да, вне всяких сомнений, он что-то писал, но язык Клара опознать не могла – да и был ли это язык? Символы вихрились и клонились под невообразимыми углами, переплетались сами с собой и будто бы двигались, заставляя глаза болеть. Помотав головой, Клара стала тереть глаза, дабы прогнать образы странных форм, извивающихся где-то под самой сутью этих письмен. Они пропали быстро, и когда она отняла ладонь от лица, Райнер уже вернулся ко входу в соседский дом, держа нож занесенным высоко над головой. Его он вонзил прямо в землю у своих ног – лезвие завибрировало, свет заходил вверх и вниз по его острым граням.

На этом ритуал завершился. Оставив славный обеденный нож торчать в грязи, Райнер вернулся к Кларе, застывшей в дверях. Все проделанное им очень походило на некий обряд… И странное дело, в походке его откуда ни возьмись появилась пружинистость, которую Клара не наблюдала уже много лет – и уж точно ни разу в этой стране, на этой земле. Порой именно таким вот уверенно-прытким шагом он возвращался домой из университета – Клара замечала его из окон гостиной и знала, что он в тот день совершил нечто значительное, решил какую-то особо сложную задачу, выиграл ожесточенный спор. В этой походке в равных пропорциях были смешаны радость, уверенность и высокомерие, и Клару, наблюдавшую ее вновь, вдруг переполняет внезапная ностальгия, чуть омраченная подспудной тревогой. Когда Райнер подошел вплотную, нервозность Клары возросла. Странное свечение теперь не только у него в глазах – оно расширилось, охватило его щеки и лоб, и чем больше его было, тем меньше оно ей нравилось.

– Что ты сделал? – спросила Клара, когда Райнер прошел мимо нее в дом.

– Бочку, – сказал Райнер и ухмыльнулся.

– Не говори загадками. Что это за ритуал?

– Я поймал ее в ловушку.

– Ее? Ты про Хелен?

Райнер кивнул.

– Она больше не Хелен, – добавил он.

– Я-то знаю, – ответила Клара. – Мне все равно, кто она, если это поможет Лотти.

– Это предотвратит возможные ухудшения. Лотти погружена в транс…

– Ты говорил, что ее отравили.

– Просто использовал более понятные слова. Теперь я лучше понимаю, что ее скосило. Она смотрит в подобие зеркала и не может оторвать взгляд. То, что я сейчас сделал, – своего рода укрыл зеркало тканью. Но она все еще подвержена его влиянию, все еще в трансе. Как в сказке про Белоснежку – даже после того, как отравленное яблоко выпало из ее руки, в горле остался застрявший кусочек. Нужен принц, чтобы спасти ее. К сожалению, – усмешка все никак не сползала с его лица, – у нас прекрасных принцев под рукой нет. Есть только я и кучка моих книг. В книгах сказано, что разрушать заклинание, под которым находится Лотти, опасно. Я должен быть осторожен, иначе Лотти пройдет сквозь зеркало и затеряется навеки. Поэтому нам следует действовать осторожно и неспешно. Заточить Хелен – наш первый ход.