Трон и плаха леди Джейн - Элисон Уэйр

Затем мне в голову невольно приходит одна мысль. Энн была так сильна и непреклонна в своей вере, что пошла на смерть за нее. Ради, казалось бы, незначительного дела, такого, как хлеб и вино, она приняла мученическую смерть.

Тихий голос нашептывает мне из глубины сознания: «Наивно полагать, что во время мессы хлеб и вино претворяются в настоящие тело и кровь Господа нашего. Это просто такой обычай. Более разумно видеть в этих вещах символы, разве не так? И как знать, где истина? Кому судить, что один прав, а другой не прав в этом вопросе?»

Я одергиваю себя. Я ужасаюсь течению своих мыслей. Я едва не впадаю в ересь. Если бы я произнесла свои мысли вслух, я бы сама могла очутиться у столба, скованная цепями, посередине Смитфилда.

И все-таки в сознании у меня закрепляется мысль, что, по мнению многих, чудо мессы противоречит здравому смыслу, точно сказки и легенды, что мне рассказывали, когда я была маленькой. А людей все же заставляют в него верить. А если кто наберется храбрости и признается, что не верит, то он наверняка пострадает, как Энн Эскью.

Сила ее веры заставляет меня стыдиться. До сих пор я никогда не задумывалась о значении мессы и боюсь, что отныне перестану воспринимать ее по-прежнему. Если человек готов вытерпеть такую ужасную смерть, то его вера, конечно, стоит того, чтобы за нее умереть, правда?

Но я не мученица, я слеплена из другого теста. Думаю, мне недостало бы мужества и силы веры, если бы от меня, как от Энн, когда-нибудь потребовалось защитить мои убеждения. Но сегодняшний день заставил меня о многом задуматься, о том, что важно для моего духовного благоденствия, и я полна сомнений относительно того, что до сих пор беспрекословно принимала. Мне остается только утешаться тем, что Господь ведает секреты каждого сердца, и надеяться, что однажды наступит такое время, когда мужчины и женщины смогут открыто и без страха говорить, во что они верят.

Дворец Уайтхолл, июль 1546 года.

О, радость радостей! Моя матушка, узнав, что доктор Хардинг до сих пор болен и вряд ли выздоровеет в ближайшие дни, получила разрешение королевы привезти меня в Уайтхолл. Теперь ее величество лично руководит моими уроками.

Каждое утро, как прежде, я прихожу в ее покои получить задание. Обычно это перевод или чтение, отрывки из Священного Писания. Затем я должна заниматься музыкой или помогать фрейлинам ткать гобелены. Выполнив свое задание, я, как положено, нахожусь при королеве, пока не настанет время отправляться на ночь в дортуар младших фрейлин, где за нами надзирает суровая матрона, не терпящая ни болтовни, ни смешков после того, как погасли свечи.

Королева работает над следующей книгой под названием «Плач грешника». Эта работа отнимает у нее почти все время. А когда она не у себя в кабинете, то она с королем, чья больная нога причиняет ему такое неудобство, что он еле может ходить, а иногда его носят по дворцу на стуле с бархатными подушками два обливающихся потом камердинера. Боли не способствуют смягчению его нрава, который и так ожесточился за последние месяцы. Однако умиротворяющее присутствие королевы, ее доброта и помощь утешают его, и он не устает благодарить Бога за ниспослание ему, наконец, добродетельной, милой его сердцу жены.

Но в окружении королевы происходят перемены, которые меня беспокоят. Фрейлины стали замкнутыми и настороженными, и иногда, стоит мне войти в комнату, разговоры резко прекращаются. Однажды, когда я тихо сидела в саду и читала, я услышала голоса двух женщин, ведущих откровенную беседу за изгородью. Мне показалось, что это были леди Суффолк и леди Лейн, но до конца я не уверена, потому что они говорили очень тихо.

— Сами-знаете-кто желает выразить скорбь по поводу смерти Энн Эскью, но не смеет, поскольку сейчас иметь подобные взгляды стало опасно, как никогда, — сказала одна.

— Мне страшно, — отвечала вторая. — Если ее враги смогут состряпать обвинение против нее, даже ее положение не спасет, ибо король беспощаден к еретикам, а она и ее друзья утратили всякое благоразумие. — Голоса затихли вдали, и я снова осталась в одиночестве.

Я уверена, что они имели в виду королеву, но не могу поверить, что кто-то желает ей зла. Всем известно, что она богобоязненная женщина, и хотя она больше всего на свете любит поспорить с королем, епископами и богословами о религиозных догматах, я никогда не слышала от нее ничего слишком возмутительного.

Сегодня вечером у них очередное словопрение. Так же, как и моя матушка, я нахожусь при королеве, которая сидит в комнате короля. Я занимаюсь рукоделием, меж тем как они дружески болтают с епископом Гардинером, горбоносым самоуверенным церковником, которого я недолюбливаю. Сегодня моему внучатому дядюшке особенно нездоровится, но ради королевы он старается не подавать виду.

Спустя некоторое время беседа переходит на тему религии. Обстановка ощутимо накаляется, когда ее величество начинает уговаривать короля продолжать религиозные реформы.

— Хотя ваше величество низвергли чудовищного римского идола, — говорит она ему, — вам следует теперь воспользоваться возможностью, чтобы избавить Церковь Англии от последних следов папизма!

Я изумляюсь ее прямоте, а выражение лица его величества говорит, что он возмущен: женщина читает ему нотации относительно его долга. Подавшись вперед в своем кресле, он строго грозит ей пальцем:

— Сударыня, жене надлежит сидеть дома, слушаться мужа и помалкивать, как вы сами написали в вашей книге.

Лицо королевы заливается краской — я думаю, больше от гнева, чем от стыда. Епископ благодушно наблюдает за происходящим. Ревностный католик, он, наверное, был бы, как ничему другому, рад ее ссылке или того хуже.

— Занимайся своим шитьем, дитя мое, — шепчет мне матушка.

Королева настаивает на своем:

— Сир, вы говорите сущую правду, но я снова прошу вас очистить Церковь от всего этого римского разврата!

— Довольно, сударыня! — выкрикивает король, и затем повисает неловкая тишина.

Я вздрагиваю, ибо никогда еще не слышала, чтобы король выражался так резко, и меня это пугает. К счастью, вскоре он снова становится веселым и добрым, как всегда, и, ловко сменив тему, интересуется у королевы, каковы успехи принца в учении. Ее величество отвечает столь же приветливо, очевидно нисколько не встревожась, и гармония, кажется, восстановлена, ибо король по-прежнему глядит на свою супругу с любовью и говорит с ней нежно. Еще через некоторое время нам настает пора уходить. Когда королева поднимается, он целует ей руку и произносит, мило улыбаясь:

— Прощайте, дорогая.

Королева просит меня задержаться, чтобы подобрать шелковые нитки для вышивания, которые я неосторожно обронила на пол. Король не замечает меня, пока я, сидя на корточках у опустевшего кресла королевы, торопливо сматываю клубок за клубком, и продолжает разговаривать с епископом Гардинером. Теперь его величество вовсе не тот смиренный агнец, каким он только что притворялся.

— Хорошенькое дело, когда женщины набираются разных наук, — ворчит он, — и великое утешение мне в старости — выслушивать поучения от собственной жены.