Тайна мецената - Марина Серова

— И Вольдемара Огородникова вы тоже собираетесь бросить? — спросила я.

Лена кивнула.

— Собираюсь. И брошу. Потому что Огородников — подлец. Он, по сути своей, поступает точно так же, как и я, вот только деньги, которые он выкачивает из Жанны, идут на удовлетворение его прихотей. Он думает только о себе, ему наплевать на других людей. Заботится только о том, как бы получить славу, признание и деньги. Брошу его я — найдет себе другую любовницу, что ему будет? Наверное, Огородников — самый отвратительный тип из всех, кого я встречала. Не считая моего отца. По сути дела, я всего лишь восстанавливаю справедливость — как он относился к другим, то же и к нему вернется. Не думайте, что я оправдываюсь — мне совершенно безразлично, что вы обо мне подумаете. Для меня на этом свете существует только один человек, которого я люблю, — это моя мама. Ради нее я готова на все — все, что угодно, только бы она выздоровела, только бы к ней вернулась память и она начала узнавать меня.

— И поэтому вы похитили картину Вольдемара Огородникова, — проговорила я. — Решили одновременно и отомстить ему, и продать ее какому-нибудь ценителю искусства, чтобы получить деньги на лечение матери.

— Послушайте, я вам уже сказала, что картину я не воровала! — воскликнула Лена. — Сколько раз повторять можно? Я вообще к этому отношения не имею! Да и зачем мне это? Вы видели работы Вольдемара? Да кто их купит-то? Это же мазня мазней, студенты-первокурсники в училище и то гораздо лучше рисуют! А это даже живописью назвать стыдно!

— А Вольдемару вы совсем другое говорили, — заметила я. — Вовсю восхищались его талантом, называли его гением…

— Естественно, — пожала плечами девушка. — Я всем художникам говорю, что восхищаюсь их гениальностью. Когда женщина сообщает мужчине, что поражена его необыкновенными способностями к чему бы то ни было, она сразу становится в его глазах и ослепительно-красивой, и поразительно умной, и вообще достойной всяческого обожания. А если дело касается художников, писателей, поэтов, то их надо хвалить как можно чаще, тут не переборщишь. У них самомнения — воз и маленькая тележка, они не терпят конкуренции и ненавидят своих коллег. Вот подумайте сами, а разве есть у Вольдемара Огородникова настоящие друзья? Он считает меня своей девушкой, адвоката Игоря Леонидовича и Сережку, моего однокурсника, — верными друзьями. Только на деле все совершенно иначе. Я Огородникова презираю и ненавижу, Игорь Леонидович хочет за счет положения Вольдемара устроить собственную выставку графики и акварели, а Сереге просто жить негде, и ему нужна только квартира Огородникова, чтобы перекантоваться. Вот увидите, холода наступят — Сережка начнет так Вольдемара уважать и преклоняться перед ним, что тот к себе его подселит, квартирантом сделает бесплатным. Сейчас-то Сережа может и со своими приятелями-бомжами перекантоваться, а как зима завернет — начнет искать, где холода пережить. Он, по сути дела, тоже паразитический образ жизни ведет, как вы и про меня думаете. Если у человека есть жилье и можно у него вписаться, Сережа с ним общий язык находит, дружбу заводит. А нет вписки — нет и дружбы. Снимать за деньги Сергей квартиру не желает, а зачем? Весь Тарасов ему — хорошие знакомые, кто-нибудь да предложит перекантоваться… Только Жанка, которой Вольдемар лапшу на уши вешает, искренне в него влюблена. И чего, спрашивается, она в нем нашла? Вот ее мне по-человечески жаль, только узнай она обо мне, так сразу возненавидит. Я же не смогу объяснить ей, что Огородников мне совсем не нужен.

Я посмотрела на Лену. Она сейчас не выглядела такой потерянной и бесконечно уставшей, как после выхода из корпуса. Напротив, рассказ ее заметно взбодрил — она охотно выговаривалась мне, совершенно не заботясь, стану ли я ее осуждать и порицать или нет. Думаю, пожелай я прервать беседу с ней, девушка бы не обратила на это ни малейшего внимания, а так и продолжала бы изливать мне душу. Временами она останавливалась, наверно, чтобы собраться с мыслями, но уже через несколько мгновений возобновляла свой монолог.

— Думаете, мне самой нравится моя нынешняя жизнь? — продолжала Лена. — Ни капли! Я не получаю от жизни удовольствия, иногда я хочу, чтобы это у меня была опухоль мозга! Мне абсолютно не нужна ни красивая внешность, ни успех у противоположного пола… Я никогда по-настоящему не влюблялась, никогда не встречала человека, с которым бы мечтала создать семью. С десяти лет — когда ушел отец — я стала считать мужчин подлецами, которые только используют всех ради своих целей. И сама, представляете, такой стала! Посмотрите…

Внезапно Лена кивнула в сторону, и я повернула голову. Сейчас солнце светило еще ярче, чем раньше, и купол маленькой церквушки сверкал, точно огромный золотой камень. Создавалось ощущение, что от него на небо разливается золотистый ореол и само небо приобретало от этого яркий золотой оттенок.

— Красиво, правда… — прошептала девушка. — Ни мама, ни отец не были верующими людьми, и я некрещеная. Мама в церковь не ходила, а я вот стала ходить. В эту, при больнице. Всякий раз, как к маме иду, две свечки ставлю — одну Богородице, другую — Николаю Чудотворцу. Я где-то слышала, что о выздоровлении тяжелых больных надо именно Николаю свечки ставить и он вроде помогает. Все время вот ставлю, но пока не помогает… А Богородица мне сама по себе нравится, та, которая в церкви на иконе изображена. Знаете, почему это моя любимая икона? Потому что она — добрая. Добрая, красивая и никого ни за что не осуждает, не порицает. Я никогда не бывала на службах, мало понимаю, чем католическая религия отличается от православной, не читала никаких молитвословов… Была у меня мысль сходить на исповедь, но я боюсь священников. Мне кажется, они осудят меня, скажут что-нибудь, тогда как мне и так плохо… А вот Богородица — она совсем другая. Она не злится на меня за мои жуткие поступки, не прогоняет от себя как совсем опустившуюся грешницу. Я даже подумывала купить где-нибудь икону с изображением Богоматери, но такую, как в этой церкви, нигде не видела. Все остальные — не то, не мои. А эта — как раз для меня была бы… Я бы с ней никогда не расставалась, всюду бы… всюду… простите…

Внезапно Лена опустила голову и навзрыд разрыдалась. Она плакала так сильно, так надрывно и безутешно, что казалось, будто уже случилось с ней непоправимое горе. Берет сполз набок, густые черные волосы выбились из-под головного убора и неровными прядями спадали ей на лицо. Проходящие мимо люди смотрели на нас сочувственно, с жалостью, точно понимая ее отчаяние. Я мягко погладила ее по волосам и тихо прошептала:

— Ну-ну, успокойтесь, Лена, успокойтесь. Все у вас наладится, все будет хорошо. Ваша мама пойдет на поправку, в жизни не бывает сплошных черных полос… Не отчаивайтесь.

Веселые солнечные лучи сейчас падали на голову девушки, играя с ее шелковистыми черными волосами, и словно не понимали, почему она плачет, раз на улице так хорошо. А Лена все плакала и плакала, не в силах успокоиться.

Запонку Леночка тоже не признала — не собиралась она дарить Вольдемару Огородникову никаких аксессуаров и сама запонками никогда не пользовалась. Все там же, на лавочке, когда девушка немного успокоилась, я вытащила запонку, но уже не сочиняла, будто нашла ее. Девушка сейчас находилась в таком состоянии, что, даже если б пожелала скрыть про аксессуар правду, выражение ее лица и тон голоса наверняка бы выдали ее. Но нет, ничего подобного не произошло. Лена вела себя как человек, который впервые в жизни видит мою улику, поэтому не смогла мне ответить ничего вразумительного.