Сезон дождей - Илья Штемлер

– И все это его книги?

– Почему же? Есть и мои. – Евсей Наумович закончил сервировать журнальный столик и предложил гостю присаживаться.

Но Мурженко не мог оторваться от книг. Склонив набок голову, он считывал корешки, пришептывая: «Гиппиус. Блок. Кузьмин. Ремизов. Бенедикт Лившиц».

– Да у вас весь Серебряный век? – проговорил Мурженко.

– Вы знакомы с поэзией этого периода? – не скрыл удивления Евсей Наумович. – Кстати, дело не только в именах. Обратите внимание на год издания. Та же Гиппиус у меня 1917 года. А «Соловьиный сад» Блока – 1918 год. Или Ремизов…

– 1918 год, – прочел Мурженко на корешке. – Да это же целое состояние.

Евсей Наумович довольно улыбнулся, как улыбаются родители, когда хвалят их дитя. Он сейчас испытывал расположение к незваному гостю, позабыв, что он следователь по особо важным делам.

Низкий журнальный столик был не совсем удобен для чаепития. Впрочем, для Николая Федоровича с его скромным росточком, пожалуй, столик приходился в самый раз. Что же касалось хозяина, то он даже испытывал удовольствие, поднимая серебряный подстаканник на уровень своего лица.

Разговор у них складывался неторопливый, с паузами. О поэзии Серебряного века. Евсей Наумович давно испытывал слабость к «символистам-имажинистам». Даже припомнил, как пострадал из-за своей привязанности в институте, не попал в аспирантуру. Во были времена! И Мурженко, оказывается, тяготел к поэзии, но в отличие от Евсея Наумовича – к традиционной поэзии. А вообще-то он любил фантастику, которую Евсей Наумович терпеть не мог.

– Представляю, какие книги хранятся в вашем ведомстве, – вставил Евсей Наумович. – Таких людей арестовывали в былые времена, такие библиотеки прикарманивали. Куда там Публичке с ее отделом редкой книги.

– Думаю, вы правы, – Мурженко хлебнул глоток чая и поставил подстаканник на стол. – В комитете могли хвастануть не только книгами. Кстати, вы когда-то в архиве служили, там тоже ценности хранятся несметные.

Евсей Наумович удивленно поднял брови. В реплике Мурженко скользнула особая профессиональная интонация. Или ему так показалось?

– Почему вы ушли из архива? – Мурженко вновь подобрал подстаканник и прижал ложечкой ломтик лимона.

– Даже и не припомню, – вяло ответил Евсей Наумович. – Прошло много лет. Вероятно, не очень устраивала зарплата, архивисты получали гроши. Ушел на вольные хлеба лектора и корреспондента. При свободном рабочем дне лекциями можно было неплохо заработать. Еще я водил экскурсии по городу. Словом, приходилось крутиться.

– А я вот, сколько себя помню, вставал в семь утра, – вздохнул Мурженко, возвращая разговор в прежнее, доверительное русло. – И жена работала, и сын. А все еле сводим концы с концами.

– Куда же смотрит большой начальник? – Евсей Наумович надкусил печенье. – Он, вроде, тоже из вашего ведомства. Подсобил бы коллегам.

– Он из внешней разведки, а я из внутренней. Так что нам не по Пути, – Мурженко интонацией пометил фамилию самого большого начальника страны.

«Плутует, господин, – подумалось Евсею Наумовичу. – Кто на его должности следователя сводит концы с концами, когда в стране разгул коррупции и криминала?»

– Так что же вас привело ко мне, Николай Федорович? – решительно вопросил Евсей Наумович.

– Служба, Евсей Наумович, служба. Нужно было осмотреть место происшествия.

– Так прошло уже бог знает сколько времени, – удивился Евсей Наумович. – С тех пор и мусорные баки менялись множество раз, каждую неделю грохочет мусоровоз.

Кстати, я все думаю – как это вам удалось определить мамашу? Или служебная тайна?

– У младенца оказалась скоба на пуповине. Стало быть, младенец рожден не в подворотне, а в роддоме. Только там накладывают на пуповину скобу. Удалось определить скобу такой конструкции лишь в одном роддоме, у них договор с каким-то предприятием. Ну и вышли на рожениц по приблизительным срокам родов.

При дальнейшей разработке младенцев не обнаружилось у четверых мамаш. Трое отдали их родителям. Четвертая подавала заявление о пропаже ребенка. Якобы его выкрали вместе с коляской, пока мать отлучилась в магазин. Изготовили фотографии, передали участковым. А тут и вы подвернулись, Евсей Наумович.

Мурженко увлекся печеньем. Он откусывал кусочек и рассматривал оставшуюся часть, потом вновь надкусывал и вновь рассматривал с необыкновенным интересом, точно испытывал любопытство хозяина дома.

– Не понял, – Евсей Наумович вскинул на следователя удивленный взгляд. – Что вы хотите сказать?

– Не более того, что сказал, – Мурженко улыбался одними губами, серьезно глядя на хозяина квартиры из-за стекол очков. – Ту, четвертую, у которой украли младенца, вы узнали. Она приходила к вам в дом, как вы сказали, агитируя за какого-то депутата в райсовет. Так?

– Так, – обескуражено подтвердил Евсей Наумович. – Ну и что?

– И она утверждает, что младенец… Как бы изящней выразиться – плод вашей минутной слабости. Или, наоборот, мужской силы.

– Вы на самом деле? – Евсей Наумович вытянул шею с изумлением разглядывая толстячка, сидящего за журнальным столиком в его квартире.

– Более чем, Евсей Наумович, – вздохнул следователь Мурженко.

Евсей Наумович вдруг ощутил тяжесть своего носа – странное и неожиданное состояние – он напрягся и громко, прямо-таки оглушительно чихнул.

Мурженко вежливо пожелал здоровья. Евсей Наумович чихнул вторично. Мурженко скромно умолчал, сочтя, вероятно, что такому субъекту, как Евсей Дубровский достаточно и одного пожелания.

– И что же дальше? – спросил Евсей Наумович.

– Гражданка выразила предположение, что младенец исчез, как бы сказать. Не без вашего вмешательства то ли прямо, то ли косвенно. Поэтому он и очутился в ближайшем от вас мусорном баке.

– О, господи! – прошептал Евсей Наумович. – Какой-то бред! – и рассмеялся громко, раскатисто, прижимая ладони к груди, с изумлением глядя на гостя.

– Возможно, Евсей Наумович, – без тени улыбки на лице, ответил Мурженко. – Возможно, что и бред. Я даже более чем уверен, что – бред. Но следствие обязано отработать каждую версию.

– Интересно. Хотел бы я увидеть ту особу.

– В том-то и дело, Евсей Наумович. Я взял у нее подписку о явке в прокуратуру по моему вызову, но она не явилась. Ни на первый вызов, ни на повторный.

– И вы решили, что она прячется у меня?

– Ну вот еще. Но честно говоря, Евсей Наумович, я рассчитываю на вашу помощь.

– Это уж совсем ни в какие ворота. Связывать меня с той особой?!

– Спасибо за угощение, Евсей Наумович. Поверьте, я испытываю к вам самые добрые чувства.

– Не люблю чай из электрического чайника, – Эрик Михайлович откинулся на спинку стула и сунул руки глубоко в карманы брюк, – В электрическом поле вода отдает свою земную энергию, превращается в простую жидкость.