Люди сверху, люди снизу - Наталья Рубанова

– А тебе-то что? – усмехнулась Стелла. – Главное, чтобы Вера хорошо училась!

– Ты жестокая, – Женька остановился.

– Ничуть. Я просто презираю людей, шантажирующих других суицидальной попыткой.

– Мне жаль ее, – он опять отвел глаза.

– А меня? Я сплю с Володиным. С сентября. И он у меня не первый. Первый был в горах, на рассвете, полянка такая солнечная…

– Заткнись!! Это все неправда, это все неправда… – Женька с ужасом смотрел на нее.

– Правда, козленок. И еще такая правда, что я жутко люблю тебя до сих пор.

Женька отошел, отшатнувшись: Стелла уходила все дальше, не оборачиваясь.

Они не здоровались несколько месяцев – тех самых месяцев, остающихся до выпускного.

И вот он загремел, «последний бал». Девчонки облачились в бело-розово-голубое, засверкали мамиными украшениями; мальчишки казались в костюмах-тройках и бабочках неожиданно взрослыми.

Глеб и Женька, заметив отсутствие Стеллы, волновались по отдельности и по-разному: Глеб – почему опаздывает, Женька – из-за кого.

Началась траурно-торжественная часть. Директриса говорила что-то про родину, развитой социализм и массу путей, по которым может смело шагать нынешняя молодежь: «Вы, новое поколение…» Потом выступала завуч, призывая выпускников не забывать школу: «Вас ждут здесь всегда, мои дорогие! В радости и горе…» После жидких аплодис-ментов, надутая, как шар, выкатилась Любовь Павловна, заверещав что-то совсем уж глупое, а потом литераторша, а потом, а потом… и, казалось, конца этому не будет.

Стелла вошла незаметно, когда вся эта говорильня подходила к концу: длинное прямое черное платье с небольшим разрезом, бледное лицо, гитара через плечо… – существо из другого мира. Никого не замечая, пробиралась она к сцене, отстранив своим видом стоящих там и собирающихся актерствовать. «Я немножко спою, ладно?» – улыбнулась она наполненному залу и взяла стул. Все притихли; Женька, казалось, врос в спинку сиденья.

Голос Стеллы летел, вызывая радость и грусть, и даже Любовь Павловна, кажется, задумалась на минутку о чем-то своем, если это «свое» у нее, конечно, было.

А Женька знал, что это – ему. Пальцы его тряслись, и Верка, в одночасье все поняв, с ужасом смотрела на него – ускользающего, ускользающего, ускользающего… А он слышал Стеллу, живую и смеющуюся, плачущую и сильную одновременно. Он не знал, сколько это продолжалось.

А потом все как будто потерялось и забыло собственный смысл. Какое там «угощение», какие там торты! Он побежал вниз по лестнице, упустив Стеллу из виду; «Где же она?» – только стучало в висках. А она словно испарилась, будто и не было ее вовсе.

– Стелла! – крикнул он пустому, темному школьному двору. – Стеллка! – он не знал, что Глеб и Вера наблюдают за ним из окон второго этажа.

Женька сел на ступеньки, закурив: «Дурак, дурак… Просто кретин…»

И вдруг откуда-то донеслись переборы гитарных струн; Стелла сидела на старой скамейке – нижняя губа ее была прокушена до крови, между прочим!

Они поднялись, не сговариваясь, одновременно, и медленно направились друг к другу. Что-то сладковатое и горькое одновременно обожгло их рты. Шестьдесят человек – девушки в светлых платьях и молодые люди в «тройках» – уже окружали их, хлопая в ладоши, но н а ш и, конечно, их уже не замечали.

1999

Уведомление перед прочтением

Дабы любезный читатель не утруждал серое свое вещество измышлениями над определениями, не имеющими должного значения в социокультурном контексте пританцовывающей на трупах эпохи, а также не имел умысла – случайного или преднамеренного – перефразировать смысл бессмыслицы, смиренный автор считает своим гражданским долгом дать ему некоторые разъяснения и уведомить, что все возможные и невозможные совпадения с героями неромана вполоборота явились в данном тексте его взору неслучайно, и препарированию, обжалованию и помилованию не подлежат ввиду гиперчувствительности оных, чудеснейшим образом сочетающихся с антикоррозийностью, морозоустойчивостью и тем, чему умныя мужи определения дать горазды, по милости барской, не были-с.

Ликбез

Эгосфера – это афедрон, в который попадает индивид, достигший определенных высокочастотных низот, благодаря которым не может воспринимать трехмерное пространство вне контекста собственного квадрата.

Квадрат – неогеометрическая фига, имеющая периметр и площадь, предназначенная для отлова живых душ; приспособление для их скорейшего и незамедлительнейше-го освежевания.

Жизнь в квадрате – продажа человекоинтеллектчасов; проституция, позиционирующаяся как право на труд; квадратные метры.

Жизнь – время, посвященное любви, etc.; непрерывный процесс развития.

Любовь – редкий, исчезающий вид чувства; объяснена быть не может.

Воздушно-капельный путь – путь исчезающего чувства по Эгосфере к тому, чего нет на свете, через воздух и через капли (воду).

Смешные движенья – движенья, которые совершает индивид в квадрате Эгосферы, используя Воздушно-капельный путь.

Мне нравится эта история. Возможно, и эти люди. Даты их рождений, смертей и – что там еще бывает? – помолвок. Свадеб, там. Мало ли! Нравятся их прозвища. Мысли, посещающие их при утренней пробежке от подъезда к метро. Или к машине. Мысли от ручки до ручки. До косяка. Мысли, выкинутые ими на пыльные ступени чужеродных, – а потому скучных – пространств. Нравится правильность их ударений: квартал, торты, созвонимся. Отсутствие в лексиконе мутации «ложить». Нравится, что они отличают Гайдна от Бетховена. Гессе от Кундеры. Мо– от Мане. Я наблюдаю, будто в глазок, за их сумасшедшей жизнью и думаю, что бы сделал/а, окажись под каблуком потолка.

Как они. Как они. Как он, и…

Но кто они, эти незнакомцы? Что связывает их со мной? Еще не знаю: все только начинается. Наверное, эта самая история и связывает, иначе никто из них не захотел бы делиться самым интимным с Чужим – опускаем гендерное бла-бла, – Который Пишет.

Я вижу их руки и глаза. (Их, не ваши). Пока всё будто в тумане, поэтому и не решаюсь открыть занавеску в ванной комнате. Оттуда идет пар: формы уже различимы, но пока еще размыты. По очертаниям фигур не так сложно распознать двуногих разнополых прямоходящих. Я знаю: вся эта несуразность форм и текучесть линий – пусть даже с прорисованными кое-где руками и глазами – не более чем материал. Но и не менее.

The Homo Writer прикидывается Живородящей, делает глубокий вдох и входит в новое пространство по самое «не могу». Горло обжигает горячий пар; кажется, The Homo Writer покалечилась, ей-ей! Или тронулась умом – так плавятся мозги, когда слишком много всего – сразу.