Хорошего человека найти не легко - Фланнери О'Коннор

— Это все наше, — сказал малыш. Девочка за деревом не шелохнулась.

Поуэлл внезапно выскочил из воды и помчался прочь. Он по кругу пробежал все поле, точно спасаясь от погони, а когда снова оказался у поилки, те двое тоже выскочили и понеслись за ним; солнце сверкало на их мокрых телах. Бежавший быстрее всех большой мальчик выбился вперед. Они два раза обежали поле и наконец свалились возле своей одежды, тяжело дыша.

— Знаете, что бы я здесь сделал, если б мог? — спросил старший мальчик хрипло.

— Не, а что? — Малыш приподнялся и внимательно на него посмотрел.

— Я бы построил здесь большую стоянку для автомобилей или что-нибудь такое, — пробормотал тот.

Они принялись одеваться. Солнце отразилось двумя белыми пятнами на стеклах очков Поуэлла, смазав его глаза.

— Я знаю, что нужно сделать. — Он вытащил что-то из кармана и показал им. С минуту они рассматривали его ладонь. Затем, не оставив времени для обсуждений, Поуэлл поднял саквояж, и они двинулись в лес, пройдя в десяти футах от вышедшей из-за ствола девочки, на щеке которой остался красно-белый отпечаток сосновой коры.

С изумлением она наблюдала, как, остановившись, они собрали все спички, которые у них были, и принялись поджигать валежник. Они стали визжать и улюлюкать, гикать, прижимая ладони ко рту, а через несколько секунд девочку отделила от них узкая, но быстро разраставшаяся полоска огня. Девочка смотрела, как пламя перебирается от валежника к ближайшей купе деревьев, подпрыгивая и покусывая нижние ветки. Ветер поднимал огненные клочки все выше, и вот уже визжащие мальчишки скрылись за его стеной.

Девочка повернулась и хотела побежать через поле, но ноги ее словно налились свинцом, и она еще какое-то время постояла, преисполненная совершенно незнакомой, отчаянной горечи. А потом бросилась наутек.

Миссис Коуп и миссис Причард работали в поле за амбаром, и тут миссис Коуп увидела, что над деревьями за пастбищем поднимается дым. Она вскрикнула, и миссис Причард указала на дорогу, по которой неслась девочка, причитая:

— Мама, мама, они хотят построить здесь стоянку для автомобилей!

Миссис Коуп стала созывать негров, а довольная миссис Причард, крича, понеслась по дороге. Мистер Причард вышел из хлева, двое негров бросили перекидывать навоз и направилась к миссис Коуп с лопатами.

— Скорее, скорее! — кричала она. — Закидайте пожар землей!

Они прошли мимо, почти не удостоив ее взглядом, и, не спеша, двинулись к лесу. Она побежала за ними, крича:

— Скорее! Скорее! Вы что, не видите?!

— Успеется, никуда он не денется,— сказал Кальвер, и они не прибавили шагу.

Девочка подошла к матери и посмотрела ей в лицо, словно видела его впервые. Она различила на нем печать той же самой горечи, что охватила ее саму, но на материнском лице она была старше и, казалось, могла принадлежать кому угодно: негру, европейцу или самому Поуэллу. Девочка быстро отвела взгляд и увидела, как перед фигурами неторопливо идущих негров в гранитной стене леса быстро растет и ширится столб дыма. Прислушавшись, она уловила вдалеке дикие вопли радости, словно пророки плясали в огненной топке, в круге, который ангел расчистил для них.

Генералу Сэшу исполнилось сто четыре года. Он жил со своей внучкой Салли Поукер Сэш, которой было шестьдесят два года и которая еженощно на коленях молилась о том, чтобы он дожил до того дня, когда она окончит курсы. Генерала совершенно не трогало, окончит она их или нет, но он нисколько не сомневался, что дожить он до этого доживет. Жить стало для него настолько застарелой привычкой, что он был не в силах вообразить себя в каком-либо ином состоянии. Церемония выдачи дипломов выпускникам курсов меньше всего соответствовала его представлению о приятном времяпрепровождении, несмотря даже на то, что, по словам Салли, он будет сидеть на эстраде в парадном мундире. Она сказала, что преподаватели и слушатели пройдут процессией в академических мантиях, но что с ним в его парадном мундире никто сравниться все равно не сможет. Он прекрасно знал это и без нее, а что до процессии, черт бы ее подрал, так эта процессия может отправиться в преисподнюю и вернуться обратно — он и глазом не моргнет. Ему нравились парады, изукрашенные платформы на колесах, полные мисс Америк, мисс Дайтонских Пляжей и Королев Хлопчатобумажных Изделий. А процессии его не интересуют! Процессия же, нашпигованная школьными учителями, на его взгляд, должна была быть мертвей реки Стикса. Впрочем, посидеть в мундире на эстраде он готов — пусть себе любуются.

Салли Поукер не разделяла его неколебимой уверенности в том, что он доживет до церемонии вручения ей диплома. Правда, уже пятый год он как будто нисколько не менялся, но у нее было предчувствие, что она лишится предвкушаемого торжества — ведь так случалось с ней много раз. Последние двадцать лет она каждый год занималась на летних курсах, потому что в те дни, когда ока начала учительствовать, никаких дипломов и в заводе не было. Тогда, говорила она, все было нормальным, но с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать лет, ничего нормального не осталось, и вот уже двадцать лет, как в каникулы, когда ей следовало бы отдыхать, она бывала вынуждена отправляться под палящим солнцем в учительский колледж штата, и, хотя, вернувшись осенью, она продолжала учить именно так, как ее учили не учить, это было слишком слабой местью, чтобы удовлетворить ее жажду справедливости. Она хотела, чтобы генерал присутствовал на церемонии, потому что желала показать, символом чего она была или, по ее словам, «что позади нее — все», а позади них — ничего. Эти «они» не являли собой никого конкретного. А так — всех выскочек, которые перевернули мир вверх дном и уничтожили каноны пристойной жизни.

Она намеревалась в августе встать на эстраде так, чтобы генерал в своем кресле-каталке сидел позади нее, и она намеревалась держать голову очень высоко, словно говоря: «Смотрите на него! Смотрите на него! Это мой дед, а вы все — выскочки! Благородный, несгибаемый старец, воплощающий все старинные традиции! Достоинство! Честь! Доблесть! Смотрите на него!» Как-то ночью во сне она закричала: «Смотрите на него! Смотрите на него!» — обернулась и увидела, что он сидит в кресле-каталке позади нее с ужасным выражением на лице и без какой-либо одежды, кроме генеральской шляпы. Она проснулась и больше уже в эту ночь не осмелилась заснуть.

Что касается генерала, то он наотрез отказался бы присутствовать на церемонии выдачи дипломов, если бы она не обещала, что он будет сидеть на эстраде. Ему нравилось сидеть на эстрадах. Он считал, что он по-прежнему очень красивый мужчина. Когда он еще мог встать на ноги, он был боевым петушком в пять футов четыре дюйма ростом. У него были белоснежные волосы, которые сзади достигали плеч, и он не собирался вставлять челюсти, так как считал, что без них его профиль выглядит более чеканным. Когда он облачался в парадный генеральский мундир, то твердо знал, что с ним не может сравниться никто и ничто. Это был не тот мундир, который он носил в Гражданскую войну. В ту войну он, собственно, не был генералом. Возможно, он был рядовым, и к тому же пехотинцем. Он не помнил, кем он был. По правде говоря, он вообще той войны не помнил. Она была подобна его ногам, которые теперь свисали где-то в самом низу, ничего не ощущающие, прикрытые серо-голубой накидкой, которую Салли Поукер связала крючком, когда была маленькой девочкой. Он не помнил и испано-американской войны, в которой потерял сына, он далее не помнил этого сына. История была ему ни к чему, потому что он не предполагал больше встретиться с ней. В его сознании история ассоциировалась с процессиями, жизнь же — с парадами, а ему нравились парады. Люди постоянно спрашивали его, помнит ли он то или это — унылая черная процессия вопросов о прошлом. В прошлом было только одно событие, которое ему было интересно и о котором он рассказывал с удовольствием: это случилось двенадцать лет назад, когда ему преподнесли парадную генеральскую форму и когда он присутствовал на премьере кинофильма.