Город Желтой Черепахи - Павел Молитвин

— Но ведь я не настоящий твой муж и не отец твоих детей!

— Кто объяснит это Совету, когда тебя здесь не будет? И какое им дело до того, спал ты со мной или нет? Тебя назвали сыном Огненной Черепахи — и значит, для всех ты мой муж.

Я привстал со своего ложа, но Тайши жестом остановила меня.

— Чему ты учишь моих мальчиков? Почему Дэй стал прятать от меня глаза?

— Я не учу их плохому.

— Возможно. Но Мугао уже косо на них смотрит.

— Что же он не возьмется за меня? Наверно, Огненной Черепахе будет угодна такая жертва — человеческая кровь лучше рыбы и фруктов.

— Думаю, что лучше. Это я умолила Мугао не трогать тебя.

— Для чего ты это сделала? Если бы меня принесли в жертву, ни тебе, ни детям ничего бы не угрожало.

— Нет. Но Дэй… Он любит тебя. Впрочем, это не главное. — Тайши шагнула вперед и присела на корточки возле меня. — Дигуан, я ведь женщина! Или ты этого не видишь? Мой муж уже давно ушел к Огненной Черепахе, и мне грустно спать одной. — Она не мигая смотрела на меня темными матовыми глазами.

— Да, но… — промямлил я, уже зная, чем все это кончится.

Любовь… Это ведь еще и тревога за будущее, страх одиночества, привычка и желание иметь опору, а может быть, и божка, на которого можно молиться.

— Если ты убежишь, тебя скорее всего поймают и убьют. Меня и мальчиков убьют наверняка. — Она помолчала, давая мне возможность осмыслить ее слова. — Если ты останешься и через год у нас не будет ребенка, ты предстанешь перед Советом старейшин. А наказание у нас, ты знаешь, одно за все проступки. Деревне нужны дети. Нашему роду нужна свежая кровь. Так говорит Мугао, — жестко закончила Тайши.

— А…

Не тратя слов, она сорвала прикрывавшую меня холстину и положила мне на живот горячую тяжелую ладонь. От женщины пахло дымом и веяло жаром, как от раскаленного куска железа. Во всяком случае, когда она склонилась к моему лицу, меня словно обдало огненным ветром.

— Я хочу, чтобы ты жил. Я хочу, чтобы по поселку бегало много ребят, похожих на тебя, — сказала она, и мне показалось, что этих слов я ждал всю жизнь.

* * *

— Тебе же темно здесь читать!

— Нормально.

— Прекрати портить глаза, не люблю очкастых!

— Вера…

— Витя, не надо… Ты так никогда не поправишься. Погоди, вот разрешат тебе вставать…

— Чего годить-то! Я и так живее всех живых!

— Отстань, говорю! Мне полудохлых поклонников не надо.

— Ну уж, сразу и полудохлых.

— Извини. А знаешь, к мумии друг из Хачинска приехал.

— Какой такой друг?

— Виллер какой-то. Александр Дмитриевич. Сидит сейчас внизу, в холле, ждет приемного часа.

— А родственники?

— Нету у него родственников. Слушай, а почему от тебя жена ушла?

— Жена? А ты откуда знаешь?

— Кто хочет, тот узнает. В медкарту посмотрела, да и приятель твой говорил.

— Что еще за приятель такой болтливый сыскался?

— Не знаю. В пятницу приходил. Носатый, с раздвоенным подбородком.

— Генка? Приставал, что ли?

— Почему обязательно приставал? Просто мы на лестнице разговорились.

— И со многими ты так разговариваешь?

— Как?

— Ну как со мной.

— Зачем ты так? Ты ведь знаешь.

— Прости, Вера…

— Витя…

— А Генку гони в шею, он тот еще фрукт!

— Ты тоже.

— Вера…

* * *

Волна с силой ударила в борт, окатив нас потоками холодной воды.

— Поворот налево! Возвращаемся в деревню. Сегодня молений Огненной Черепахе не будет! — хрипло прокричал Паоси, не обращая внимания на двух стариков, повисших на его руках и что-то вдохновенно шамкающих беззубыми ртами.

Киви — гребец, сидящий передо мной, — обернулся и буркнул:

— Ты хотел видеть Лабиринт — смотри, а то поздно будет.

Лодка начала разворачиваться, а я не мог оторвать глаз от гигантской двурогой скалы, вздымавшейся из океана справа от меня. Кое-где на склонах ее теснились рощицы невысоких деревьев, на пологих площадках зеленела сочная трава, и даже на расстоянии можно было различить темные отверстия пещер, испятнавшие белый камень. Так вот он какой, Лабиринт, — белый двузубец на фоне темно-фиолетовых туч и черных волн!

— Весла правого борта на воду! Цино, убавь парус!

Мы налегли на весла, лодка, раскачиваясь и скрипя под ударами волн, закончила поворот.

— И за что напасть такая! Все сидят себе дома, а ты тут мокни! — пробормотал Нийо, мой сосед слева.

Я повернулся и задал давно интересовавший меня вопрос:

— А почему, собственно, сюда послали именно наш корабль?

Из-за надвигающейся непогоды три лодки не вышли сегодня на промысел, нашу же отправили для совершения торжественных молений. Одному из местных пророков приснился вещий сон, смысл которого заключался в том, что, если принести Лабиринту щедрые жертвы, он перестанет насылать на рыбаков бифэней. Невзирая на риск и явную несуразность затеи, экстренно собравшийся Совет старейшин санкционировал нашу экспедицию, хотя океан вокруг Лабиринта, по понятным причинам, считался местом проклятым, и моления здесь совершались всего пять или шесть раз за все время существования деревни Трех Лун.

— А кого же еще посылать? — мрачно удивился Нийо. — Каждый из кораблей принадлежит своему поселку, а на нашем — команда смешанная. Кого же и посылать, как не нас. Во-первых, тогда будет считаться, что в жертвоприношении приняла участие вся деревня, а во-вторых, если мы потонем или нас бифэни сожрут, не так жалко будет. Ты думаешь, почему Паоси тогда вызвался с Янгунем сразиться? Рыбы-то в обоих кораблях одинаково было.

— Так почему же?

— А потому, что так заведено. Совет всегда нас на опасное дело определит. Да ты не знаешь, что ли, что у нас команда в основном из штрафников состоит?

Ответить я не успел — длинная волна с грозным урчанием накрыла лодку. Вал с шипением обрушился на нас и схлынул, лодка, подобно поплавку, выскочила на поверхность.

— Эй, на руле! Спишь?! Потопить нас хочешь?! — проревел Паоси, мощным голосом перекрывая гул разгневанного океана.

Лодка вильнула вправо, влево, выровнялась и взлетела на очередную украшенную пенной шапкой волну. Под ногами у нас плескалась вода, над головой хлопал отяжелевший парус.

— Попали в переделку! — Нийо сплюнул за борт и поднес висящие на шее амулеты ко лбу.

— Ерунда! Когда суп хлебаешь, в котле и то волны больше! — заорал, обернувшись, Киви, в глазах его светилось отчаяние и злое упрямство.