Мое проклятие. Право на счастье - Алиса Ардова

Он ласково, томительно-нежно погладил мою ладонь так, что у меня сладко заныло в груди, а потом разжал руку, отстраняясь.

Странно, но вместо облегчения я почувствовала лишь безнадежную ноющую тоску.

— Скажи, Кэти, — голос Саварда звучал прерывисто и хрипло, точно слова давались ему с большим трудом, — неужели мысль о том, чтобы остаться со мной, настолько тебе отвратительна?

— Дело не в этом. — Отвела взгляд в сторону.

— В чем же?

Неопределенно передернула плечами, не желая бесконечно повторять одно и то же, и задала свой, очень важный для меня вопрос:

— А если бы существовал способ с помощью астрального тела быстро найти физическое, ты отпустил бы меня сейчас? Или заставил остаться, даже силой?

— Не знаю… — после затянувшейся паузы глухо отозвался сиятельный. — Еще несколько дней назад я бы сразу ответил: «Нет, не отпустил». Найти, удержать — вот главное, а разбираться будем потом. Но после того, что ты сказала в нашу последнюю встречу, я уже ни в чем не уверен. — Он снова взял мою руку, на этот раз легко, бережно. Повинуясь его жесту, присела на кровать и чуть не подскочила, неожиданно услышав: — Ты тогда говорила о любви. Помнишь? В твоем мире придают такое большое значение этому чувству? Что оно для тебя значит?

Нервно скомкала край простыни.

Разве можно вот так с ходу рассказать, что такое любовь? Когда встречаешь человека и счастлив просто оттого, что он рядом. Когда принимаешь его целиком со всеми достоинствами и недостатками. Когда улавливаешь его эмоции и чувствуешь лучше, чем самого себя. Когда, едва прикоснувшись, желаешь до дрожи, понимаешь, что уже не забудешь никогда и отпускаешь навсегда, если он пожелает уйти. Как объяснить все это человеку, выросшему среди тех, кто никогда не испытывал ничего подобного?

В памяти сами собой всплыли знакомые с юности строчки. Да, точнее, пожалуй, не придумаешь. И я повторила их, убирая или заменяя непонятные Саварду слова.

— Если я говорю на языке людей и богов, а любви не имею, то я — всего лишь гулкий колокол.

Если я имею дар пророчества и знаю все тайны, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто.

И если я раздам все, чем владею, отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.

Любовь долготерпит, милосердствует. Не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не раздражается, не мыслит зла. Любовь всегда защищает, всему верит, всегда надеется, все переносит.

Любовь никогда не исчезнет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится…

Вечно пребудут вера, надежда, любовь. Но любовь из них — самая великая…

— Вот, — заключила мягко. — Это написано в одной из наших религиозных книг.

— Религиозных? — Савард, до этого слушавший внимательно, не прерывая, удивленно наморщил лоб. — Вы что, поклоняетесь любви?

— Поклоняемся? Можно и так сказать, — засмеялась я, — по крайней мере собственные боги и богини любви есть почти у всех народов.

— Тебя очень трудно понять, Кэти, — пожаловался сиятельный, осторожно потянул на себя и опрокинул на подушки, накрывая телом. — Но я попытаюсь. Сделаю все, чтобы ты снова была со мной. Не по принуждению. Добровольно. На меньшее я теперь не согласен.

Горячее дыхание обожгло щеку. Я с трудом сглотнула, и взгляд мужчины мгновенно потяжелел, а в глубине глаз заплясало уже знакомое пламя.

— Скажи: «Вард», — потребовал он со стоном, почти касаясь моего рта. — Скажи… Хочу слышать, как ты это произносишь. — Низкий голос дрожал от едва сдерживаемой страсти.

— Вард, — повторила послушно, и сиятельный накрыл мои губы поцелуем, впитывая свое имя.

Я подалась вперед, пьянея от близости Саварда, надеясь хоть ненадолго продлить волшебные минуты, но его лицо уже начало бледнеть, растворяться в подступающей темноте. Руки, последний раз стиснув мои плечи, неохотно разжались.

— А того саэра я обязательно найду. Слышишь, Кэти? — эхом донеслось издалека, и я провалилась в спасительное небытие.

Бедный Теомер…

* * *

Проснулась я внезапно от резкого порыва обжигающе холодного ветра, неожиданно пронесшегося надо мной. Еще не до конца очнувшись, перевернулась на бок и обвела сонным взглядом комнату, пытаясь сообразить, что же меня разбудило.

Рассвет еще не наступил, но из-за края занавески уже пробивался первый смутный проблеск грядущего утра. Темнота вокруг начинала потихоньку блекнуть, и в прозрачной тени, лежащей на стуле, отчетливо выделялась моя заплечная сумка. Она чуть заметно мерцала и время от времени подрагивала. Я бы сказала, призывно мерцала и нетерпеливо подрагивала.

Дневник!

Окончательно придя в себя, соскочила с кровати, подхватила торбу и заглянула внутрь. Так и есть. Владычица действительно горела желанием пообщаться, причем в полном смысле этого слова, и теперь всячески пыталась привлечь мое внимание.

Быстро отдернула штору и аккуратно выложила магическую вещицу на подоконник. Едва коснувшись ровной поверхности, книга встрепенулась, сердито зашуршала и распахнулась на странице с единственной строчкой: «Кто хочет много знать, тому надо меньше спать».

— Но, уважаемая Иравит, — парировала я вежливо, но достаточно решительно, — вы сами вчера не соизволили со мной разговаривать.

«Спросить не стыдно, стыдно не знать», — упорство вал вредный артефакт, представив взору еще одну запись.

— Почему же вы тогда не отвечали на вопросы? — зашипела я и возмущенно выпрямилась.

Ответ последовал незамедлительно: «Каждому знанию свое время, а переученный хуже недоученного, — дневник снова грозно зашелестел. Стремительно поменяв мягкое желтое свечение на ярко-красное, явил новую мудрость: — Почитай наставника и помни: ученик не выше учителя своего».

Любопытная беседа у нас получается.

— Хорошо-хорошо, — отступила я, добровольно сдаваясь на милость победителя, — извините, что игнорировала вас после ужина. — Вспомнила фразу из любимого фильма и, не сдержавшись, нарочито серьезно пояснила: — Была неправа, вспылила, но теперь считаю свое поведение безобразной ошибкой. Раскаиваюсь, прошу дать возможность загладить, искупить.

Надеюсь, книга не обидится на невинную шутку.

Не обиделась. Скорее всего, просто приняла мои слова за чистую монету, «Обыкновенное чудо» в этом мире точно никто не смотрел. По крайней мере она перестала воинственно трясти листами, исходящее от нее сияние опять приобрело нежно-золотистый оттенок, потом поблекло, а через мгновение и вовсе потухло. Дневник затих на несколько минут — я терпеливо ждала, не двигаясь и никак не выражая заинтересованности, а потом медленно открылся.

«Личный круг жрицы», — прочитала я заголовок и жадно потянула к себе артефакт…