Библейские истории для взрослых - Джеймс Морроу

Я очнулся — как это ни странно — в вертикальном положении. Коленки дрожали, ноги не слушались, но я все же стоял на этих дрожащих подпорках. Передо мной простиралось моховое болото, омытое холодным желтым лунным светом, усеянное клочками тумана. В двадцати ярдах от меня туман сгустился в плотную массу, которая поползла по земле, перекатилась через каменную стену и плеснула о громаду особняка, словно прибой, ласкающий скалистый берег.

— Они ждут тебя, — возвестил Марли, материализовавшись на крыльце.

Накренившиеся купола, перекосившиеся ставни, разбитые окна, но душу леденит мрачная картина извращенных святок, которые устроили владельцы этого странного дома. На лужайке перед крыльцом — восемь скелетов северных оленей со скрученными проволокой костями тянули санки, набитые золой, углем и куклами из гниющих кукурузных початков. В окне гостиной я увидел сосну, иголки которой выглядели столь же безжизненными, как отрезанные кошачьи усы, а ветки были увешаны свечными огарками и заплесневелыми шариками воздушной кукурузы.

По колено в тумане я брел к крыльцу. Марли толкнул дверь и, схватив меня за ледяную руку, повел по освещенному чадящими огарками коридору в роскошную столовую, убранную в стиле барокко. Тяжелые блестящие огненно-красные шторы, будто расплавленная магма, извергающаяся из жерла вулкана. Пушистый изумрудный ковер, словно из торфяного мха, поражающий своим великолепием. В углу деревянные напольные часы, корпус которых был источен жучками, словно гнилое бревно, отбивали полночь, издавая натужные туберкулезные хрипы. Напротив, в похожем на пещеру камине, бушевал огонь, языки пламени истончались и сплетались в буквы алфавита, на короткий миг вспыхивало слово «Рождество».

За застеленным полотняной скатертью банкетным столом, заставленным едой — мясом, выпечкой, овощами, винами, десертами, — сидели шесть самых невероятных созданий, когда-либо мной виденных. Они казались живыми покойниками: мертвенно-бледные, с темными, как птицы на утесах, глазами, в одеждах, изодранных в клочья; их лица напоминали древние манускрипты, отданные во власть книжным червям. На шее у каждого гостя на ржавой цепи болталась небольшая мраморная могильная плита.

— Три года назад мы работали исключительно в изъявительном наклонении — Рождество Прошедшее, Рождество Настоящее, Рождество Будущее, — пояснил Марли. — Но действительность сложнее, ты согласен, Эбенезер?

— На твоем месте я бы внимательно отнесся к тому, что ты сейчас услышишь, — изрек «Призрак Рождества Сослагательного» — так гласила надпись на его плите, — подцепив на вилку румяную картофелину и поднося свой трофей ко рту. Одет он был щеголем, весь в бархатных лентах и тончайших кружевах, из кармана камзола выглядывал безукоризненно белый носовой платок, свернутый в трубку.

Призрак Рождества Настоящего Совершенного после глотка бордо промолвила:

— Мы прошли долгий и трудный путь, чтобы принести тебе это послание.

Стоимость ее шелкового платья вполне соответствовала оплате всех медицинских счетов Крэтча. Аристократка, разумеется, с совершенным лицом и совершенной осанкой, на что намекал ее титул.

Призрак Рождества Будущего Совершенного был также женского пола, столь же изысканным, но ни за что в жизни я не смог бы определить, что это за серебристый материал, в который были облачены ее разнообразные — в топографическом смысле, конечно — формы.

— Еще до окончания вечера, — промолвила она, величаво проводя рукой, затянутой в перчатку, над испускающими аромат грудами угощений, — в твоем мировоззрении произойдет революция.

Quel banquet! Тут не один фаршированный гусь, а целых два, больших, как альбатросы, с румяной хрустящей корочкой. Жареный молочный поросенок с моченым яблоком во рту. Заливное на блюде в форме ангела. Горка спагетти с сыром, уложенных наподобие мозговых полушарий какого-нибудь сверхъестественного кита.

— Посмотрите на его одежду, — потребовал Призрак Рождества Повелительного, вытягивая платок из кармана Призрака Рождества Сослагательного. При жизни Призрак Рождества Повелительного, очевидно, был военным, скорее всего офицером. К его шинели, словно золотые медузы, присосались эполеты. А набитое обильной жратвой брюшко стягивал кожаный ремень, с которого свисали ножны и шпаги. — Обратите внимание на прочность нитей, — молвил он, подавая мне свой платок. — Скажите, вы знаете, что это за материал?

— Хлопок? — рискнул я.

— Вот именно. Прекраснейший цветок дельты Миссисипи. А теперь назовите цену.

— Не имею понятия. У меня банк, а не текстильная фабрика.

— Сегодня после полудня ты мог бы купить тюк лучшего льна в бристольских доках за шесть фунтов, — сообщила Призрак Рождества Условного. Она и не пыталась скрывать свою профессию. Нарумяненные щеки, выкрашенные в огненно-красный цвет волосы, откровенное декольте, открывающее глубокую ложбину, похожую на борозду на пшеничном поле. — Будь ты понастойчивее, смог бы сторговаться за пять.

— Но позволь нам сказать тебе настоящую цену, — молвил Призрак Рождества Повелительного, поглаживая золотистую тушку ближайшего гуся.

Призрак Рождества Прошедшего Совершенного — и был он из совершенного прошедшего, ибо тело его было завернуто в тогу, а голову украшал лавровый венок — хлопнул в ладоши, после чего недавно ласкаемый гусь треснул и, подобно суке, производящей на свет до абсурда многочисленный помет, изверг из своего нутра десятка два темных гомункулов, каждый из которых был не больше перечницы. Одетые в одни рваные брюки человечки, выделяя капельки пота величиной с булавочную головку, засеменили к фарфоровой вазе, до краев наполненной кубиками сахара.

— Так вот, настоящая цена хлопка — это кровь и страдания миллионов рабов-негров, — промолвил Марли, беря спагеттину и передавая ее Рождеству Повелительному.

— Какой ужас! — ахнул я.

— Мы не хотели тебя пугать, — промурлыкала Рождество Прошедшее Совершенное, поправляя диадему.

В камине языки пламени образовали слова «Настоящая цена».

— Поднять тюки!

Безжалостно резким движением руки Рождество Повелительное опустил спагетти на плечи негров. Их тельца судорожно вздрогнули от удара, из легких вырвались звуки, похожие на свист парового гудка.

— Быстрее! Живо!

Подобно муравьям, внезапно оказавшимся в аду для насекомых, рабы взвалили кусочки сахара на спины и, шатаясь под кристаллическими ношами, тяжело побрели к чайнику.

— И это еще не полная цена хлопка, — заметил Марли.

Когда рабы сгружали свои ноши в чай, в комнату вошел изможденный ребенок с тусклыми глазами и спутавшимися волосами, сжимающий в руке моток хлопковой пряжи. Прозрачный, как стекло, тонкий, как стебелек. Сморщив личико, он протянул свободную ручонку и выхватил яблоко из пасти жареного поросенка.

— Видишь, кому приходится сучить и мотать пряжу, — продолжал Рождество Повелительное, хватаясь за рукоятку шпаги. — Сучить и мотать, сучить и мотать — пятнадцать часов в день, шесть дней в неделю, пятьдесят две недели в году!