Поединок со Змеем - Мария Семенова

— Я принес тебе глаза и сердце, отец…

Оказалось, он получил их как свадебный дар, когда за него сговорили младшую Змеевну. Злобной Моране до того не терпелось смешать Змеево колено с родом Богов, что на радостях она утратила всякую осторожность. Решила, верно — невелика беда, коли хочет, пусть балуется, все равно к отцу не проникнет. Перунич рассказывал о своем сватовстве, содрогаясь от отвращения. Светлена гладила его по руке.

Бог Грозы медленно ощупал ларец с глазами и сердцем. Он сказал:

— Вскипятите мне непочатый котел родниковой воды…

Двоим молодцам и двум девкам немедля дали ведерки и по коромыслу, отправили за водицей. Светозор повел к гремячему ключу, что возник когда-то от молнии и единственный до сих пор не замерз, не покорился морозу. Но на полдороге Перунич шагнул с тропы в сторону:

— А вот еще родничок!

Заботливо расчищенная дорожка вела к колодезю, полному до краев. Гладкие бревнышки сруба искрились под Месяцем. Светозору вдруг померещилась на них чешуя. Он схватил за плечо молодого Бога, уже намерившегося зачерпнуть. Дернул назад, прошептав:

— Его здесь не было раньше! — и добавил погромче: — У нас вера такая, всегда в новый колодезь сперва горячие клещи кидать…

Они едва успели отпрянуть. Колодезь сделался Змеевной, взмыл и с криком умчался за лес. Храбрые девки держались одна за другую, зеленые от пережитого страха. Гремячий родник встретил их радостным журчанием, быстро наполнил ведерки, и больше никто не пытался им помешать.

Кий утвердил во дворе большой железный котел, в котором некогда варили пиво для его свадьбы. Налили воду, уложили дрова. Когда белым ключом забил крутой кипяток, Перунич и Светозор под руки вывели из дому Бога Грозы. Морозные цепи тащились следом, цепляясь за что ни попадя. Кузнечиха, Светлена и Зоря подталкивали цепи кочергой, поддевали рогатым ухватом, гнали вон помелом. Рыжекудрый Сварожич выметнулся встречь брату из-под котла, обернулся жар-птицей — огненным кочетом. Острым клювом бережно взял из ларчика глаза, вложил в пустые глазницы. Взял сердце и опустил в рану, так испугавшую детей кузнеца. Из ожившей раны тотчас закапала кровь. Перун шагнул через край котла, в дымящийся кипяток. Совсем скрылся в густом облаке пара. И вышел на доску, прилаженную с другой стороны.

— Господине… — почти испугался кузнец.

Перед ним был прежний Перун, повелитель блещущих молний, хозяин неукротимой грозы. Выйдя из котла, он словно впервые заметил цепи, в бессильной злобе болтавшиеся на запястьях. Он стряхнул их, сломав между пальцами, как ореховую скорлупу, и бросил в костер. Они по-змеиному зашипели, но Огонь сразился с ними и растопил.

Как встарь, зоркими синими глазами смотрел на Кия Перун, смотрел на своего сына… Нет, все-таки он изменился. Голова осталась седой, и морщины легли на щеки и лоб, точно шрамы горя и муки. Он был дарителем жизни, а сделался — воином.

— Вы, темные Боги… — сказал он негромко, но словно бы гром аукнулся вдалеке. — И ты, Змей Волос, Скотий Бог!.. Ужо вам!..

Кий невольно попятился…

— Пройди через котел, — сказал Перун сыну. — Это твое Посвящение. Пускай все видят, какого ты рода.

Не раздумывая, Перунич шагнул в кипяток. Светлена даже закричать неуспела. А сын вышел вслед за отцом вроде бы совсем таким же, как был… но теперь турья шкура навряд ли осмелилась бы одеть его своевольно. Колдовство Мораны и Чернобога не было больше властно над ним.

Из конюшни, грудью выломав крепкие двери, выбежал конь. Заплясал, взмахивая здоровым крылом. Бог Грозы повел к котлу и его. Взвился в прыжке жеребец, окутался вихрем белого пара… и вылетел совсем здоровый, могучий, стремительный. Только крылья, прежде похожие на лебединые, стали подобны крыльям орла, да опаленная шерсть не сумела вновь побелеть. Это была чернота грозовой тучи, способной прогреметь даже в мороз.

Перун поднял измятую золотую секиру:

— И перековать бы тебя, да толку…

Кий принес ему самородок:

— Не сгодится ли? Это Морана мне приносила, мертвый гвоздь сказывала ковать, да я ее выгнал.

— Счастье, кузнец, что ты его не коснулся, — приняв самородок, ответил Перун. — Такой зуб и меня вморозил бы в лед. А если бы ты дал его Людям, не накопившим ума… Это оружие для Богов, да и то, лучше бы мне не видать его никогда.

— Теперь твои молнии научатся убивать, — сказал сын. — Ты станешь страшным. Тебя начнут бояться, отец. Тебе будут молиться те, кто изберет для себя раздор и войну…

Бог Грозы опустил седую кудлатую голову.

— Значит, это еще одно горе, которое мне суждено. Что ж, пусть так. Мне нужно оружие, чтобы вызволить Солнце и Весну, и их уже никто не станет бояться. А сражающиеся Люди все равно найдут, кому поклоняться…

Работа, за которую они тогда принялись, в самом деле была по плечу одним лишь Богам. В горне разгорелся такой жестокий Огонь, что вся кузница готова была раскалиться. Неуступчиво, неохотно грелось злое железо, но под ударами Бога Грозы наконец подалось, начало сплющиваться в полосу. Кий и Перун выправили золотое лезвие топора, изуродованное о змеиную чешую, и наварили на него острие. Вначале секира вздрагивала на наковальне, страшась принимать смертоносную сталь. Потом притерпелась, и вид у нее сделался зловещий.

Перун подновил знаки Грома и Солнца по обе стороны острия.

— Теперь пусть прилетают, — сказал он, выйдя из кузницы. — Хоть вместе, хоть порознь! Не то я сам к ним в гости пожалую!..

Потряс секирой и метнул к Железным Горам слепящую лиловую молнию, вызывая на бой. Таких молний еще никогда не видали ни Боги, ни смертные Люди. Жемчуг от такой не родится. Мертвым, страшным был ее свет… А следом прозвучал небывалый раскат, от которого вздрогнуло, прислушавшись, темное Небо, а по избам проснулись древние старики, вспомнившие о чем-то:

— Гром! Никак гром прогремел!..

И глубоко под Землей, в Исподней Стране, за веселым столом расплескали хмельные кубки Чернобог, Морана и Змей:

— Гром гремит… неужто опять?

А Перун повернул секиру обухом и стал рассылать над Землей золотые, животворные молнии. И впервые за тридцать лет и три года ослабла хватка мороза, повлажнел воздух, набрякли, отяжелели пуховые перины сугробов. Светозор, привыкший к трескучему холоду, первый расстегнул ворот, утер лицо, удивился:

— Жарко!

С тех пор и повелось говорить об оттепели — потеет зима. Черные деревья раскачивались на сыром ветру, советовались: не почудилось ли, стоит ли пробуждаться? А почки на голых ветвях тем временем медленно набухали.

— Мы с тобою пойдем, — сказал Перуну кузнец. — Мало ли какую они там еще пакость измыслят!