Клеймо дьявола - Вольф Серно

означать равным образом и Фрея Зеклер и Filii Satani, то просто должна быть какая-то связь. Почему же Фрея ничего об этом не знает?

— Можешь ты, по крайней мере, вспомнить что-то необычное за последнее время? Что-то непривычное, не как всегда. Событие, встречу или еще что?

Фрея молчала. Лапидиус начал сердиться. У него складывалось такое впечатление, словно его проблемы — на самом деле, ее проблемы — были ей полностью безразличны.

— Раз не хочешь говорить, пойду вниз за бульоном.

— Там были глаза.

Лапидиус, уже стоя на одной ноге к лестнице, снова сел.

— Что?

— Пара глаз. — Она повернула к нему голову. — Странные глаза. Такие… застывшие. И голос с руками.

— Ты говоришь загадками. Что за глаза, какой голос, какие руки?

— Больше я ничего не знаю.

— Нет?

— Нет.

Лапидиус уж было приготовился списать это на лихорадочные видения больной, как вдруг снова возникло это чувство — чувство, что в дом вошло зло. Он решил попытаться еще раз:

— Но ты должна знать больше! Какого цвета были эти глаза?

— Не знаю. Никакого.

— Глаза обычно на лице. Как выглядело лицо?

— Его не было. Только глаза и голос с руками.

Лапидиус попробовал зайти с другой стороны:

— А что говорил голос? Что делали руки?

— Не знаю. Голос был… ласковый. И жесткий. Да, таким он был.

— А руки? Это мужские руки?

— Думаю, да.

— Как это «думаешь»? Их же видно!

— Нет… там было темно.

— Хорошо, значит, там было темно, — Лапидиус ухватил нить. — Это говорит о том, что была ночь, когда ты встретилась с этими глазами, голосом и руками? А где произошла эта встреча?

Он видел, как напряженно она думала, и ему стало ее жаль. Он знал, как это бывает, когда память играет с тобой злую шутку, когда мозг пытается что-то ухватить, и что-то вертится на языке, но сказать ничего не можешь, потому что провалы в памяти ставят заслон.

Однако Фрея заговорила дальше:

— За городом это было, думаю. В горах. Голос был ласковый-ласковый. И руки показывали, куда мне идти. «В одно чудное тепленькое местечко», — говорил голос. Говорил и говорил. И я пошла. Сама пошла.

Лапидиус ощутил, как зло вокруг него сгустилось. Ощутил всей кожей, как оно угрожает ему. Но он не намерен был отступать. Он знал, что есть ощущения необъяснимые, однако имеющие огромное воздействие.

— Куда ты пошла? Глаза, голос и руки пошли с тобой?

— Да… кажется, да.

— А потом? Что было потом?

Она опустила веки, пытаясь лучше сосредоточиться.

— Нет… не знаю. Голос был там, и руки, но глаза исчезли. Красное, там было все красное. И все качалось, все колыхалось…

— А потом? Что было дальше?

— Не знаю. Потом я почувствовала какую-то пустоту. Ласковый голос исчез, и руки, все… Мне вдруг стало страшно. И я побежала. Я так еще никогда не бегала… сломя голову… Я хотела к своей повозке. А когда ее нашла, прямо завыла, так я была ей рада.

— Итак, некто заговорил с тобой за городом, заманил в какое-то место, где все неким образом было красного цвета, — подвел итог Лапидиус. — Кто это был, мы не знаем, но думаю, все-таки человек, с глазами, руками и голосом. То, что ты видела лишь глаза и руки, могло зависеть от темноты. Возможно, еще и потому, что чужак носил черный плащ. Скажи, а кого-нибудь еще ты там не заметила? Вернее, никаких других рук и глаз?

— Нет.

— Ты уверена?

— Да.

— Ну, хорошо. Если я тебя правильно понял, сначала встреча была для тебя приятной, но позже все переменилось. Ты почувствовала пустоту, страх и, как ты выразилась, убежала сломя голову. Вот я тебя и спрашиваю, что происходило между приятным чувством и страхом.

— Я… я не знаю. По-моему, я между ними ничего не чувствовала.

— Хм. А потом ты побежала к повозке?

— Да.

— Как выглядела дорога, по которой ты бежала?

— Не знаю. Под гору я бежала. Все время под гору.

— Ага. Из повозки что-нибудь украли?

— Нет.

— Прекрасно. Значит, шли не за этим. А что было потом?

— Ничего. Продавала травы, как всегда. Два или три дня. А потом пришел начальник стражи и сказал, что я ведьма. И меня — бах! — и отвели в тюрьму.

— Это был Крабиль?

— Да…

Она снова отвернулась. Он понимал. Она была слаба, измучена, страдала болями. И больше не хотела разговаривать.

— Сейчас я оставлю тебя в покое и позабочусь об отваре. Еще только один вопрос: пострадала ли ты физически после этой встречи? Э… я имею в виду… ты сама знаешь, что.

Правда, она ему уже говорила, что не помнит, были ли у нее половые сношения с кем-нибудь в Кирхроде. Но лишний раз спросить не помешает.

— Нет. Да… у меня был такой неприятный привкус во рту. Горький. Еле от него избавилась.

— Привкус, говоришь?

Лапидиус почувствовал возбуждение. Белена! Возможно, Фрею опоили, так же как Гунду Лёбезам. Если оно так и было, Фрея находилась в той же опасной ситуации, что корзинщица. Он наклонился и повернул ее голову к себе, чтобы заглянуть в глаза:

— Скажи, это был вкус белены?

— Я не знаю, — она хотела снова отвернуться, но он не дал ей.

— Но это ты должна знать! Ты же торгуешь травами!

— Ну и что. Я знаю только, как она выглядит. Никогда не пробовала. Жить мне еще не надоело.

— Ладно, извини, — он отпустил ее и выпрямился. — Пойду сделаю ивовый отвар.

Часом позже Фрея почувствовала облегчение. Марта перепроверила слой ртутной мази на ее теле и наложила известь в порошке на губы. Боли утихли, и пациентка крепко заснула.

Лапидиус радовался, что Фрея благодаря этому хоть на пару часов забудется от своей болезни. Он-то знал, что чаша ее страданий далеко не осушена. День клонился к закату. Он послал Марту спать и сделал вечерний обход по дому: проверил замки, задвинул засовы, запер окна. Со дня убийства Гунды Лёбезам в дом вошло нечто, чего он раньше не знал: чувство незащищенности даже в собственных четырех стенах. Он постарался сосредоточиться на работе. Но его мысли постоянно убегали в сторону. «Сыны дьявола» не выходили у него из головы. Filii Satani. Если они действительно существовали в человечьем обличье, то их должно быть трое — как на правой створке триптиха святого Габриеля. Три алтарных богохульника. И, возможно, трое убийц, которые свободно разгуливали по Кирхроде и следили за каждым его шагом. И смеялись себе в кулак.

ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ ЛЕЧЕНИЯ

Лапидиус раньше думал, что аптекари самые