Прах и пепел - Анатолий Рыбаков

Она держала тарелку на коленях. Есть ей было не слишком удобно, но хотела сидеть полуголой.

– Я вас еще пельменями угощу, нашими, уфимскими.

Ульяна посмотрела на часы:

– Двенадцатый час. Надо в гостиницу позвонить.

Встала, подошла к телефону, вызвала гостиницу.

– Большакова говорит. Я задержалась у подруги, поздно машину вызывать, неудобно. Заночую здесь. Запишите телефон.

– Зачем телефон дала? – сказала Мария. – Будут ночью беспокоить.

Ульяна возвратилась на свое место.

– Звонить никто не будет, никому я ночью не нужна. Вот, может быть, только Сашеньке, если не побрезгует. Как, Саша, любишь таких, как я?

– Каких таких?

– Рыжих, нахальных и бесстыжих.

Он засмеялся: вот она и сама сказала о себе так, как он о ней думал.

– Кто же их не любит?

Ульяна вернулась к разговору.

– Телефон дала на случай, если завтра поинтересуются, где ночь провела. За товарищами из центра тут в четыре глаза глядят, каждый норовит за тобой телегу послать.

Мария встала.

– Сейчас пельмени принесу, только не балуйтесь тут без меня.

Опытная сводня…

Ульяна наклонилась к Саше, в упор смотрела на него своими большими зелеными глазами, неожиданно сказала:

– Вкалываю на работе по шестнадцать часов в сутки и каждую минуту жду – откуда гром грянет? Могу я иногда разрядиться? С хорошим человеком! Как считаешь?

Он не нашелся что ответить, только пожал плечами: естественно, мол.

Ульяна не отрывала от него взгляда.

– Ты ведь хороший человек, порядочный?

Он усмехнулся в ответ, опять пожал плечами.

– Вот и договорились. – Она потянулась к нему. – Иди поцелуемся.

– Так ведь Мария придет.

– Ничего, ничего, Машка своя.

– Ну-ну, – услышали они вдруг голос Марии, – ведь предупреждала. Не можете потерпеть минуту.

Она поставила на стол большую миску с пельменями, разложила их по тарелкам.

– Кому сметана, кому уксус, перец, кто с чем хочет, пельмени настоящие: свинина напополам с говядиной и баранинки немножко.

– Под такие пельмени выпить не грех, – предложил Саша.

Ему хотелось выпить. Искренне говорит Ульяна или это обычный прием, версия, оправдывающая ее? Какая разница! Он ведь тоже не тот, за кого она его принимает. Так что квиты. Она хочет погулять, ну и он не прочь. И надо выпить.

– Правильно, – согласилась Мария, – налей себе побольше, нам поменьше. Давай, Ульяна, вместо успокоительного.

Ульяна выпила со всеми… Съела пельмешку, смотрела на Сашу, положила свою руку на его.

– Ульяна, дай человеку поесть! – прикрикнула Мария.

– Пусть ест, кто мешает?

Мария вытерла салфеткой губы, встала:

– Ладно, ребятушки, вы люди вольные, а мне к девяти на службу. Так что спокойной ночи. – Она показала на телефонный столик. – Там ключи, Ульяша, днем я у тебя их заберу. И учти, Петровна моя придет в десять часов… – Поцеловала Ульяну, Сашу, провела ладонью по его щеке. – Ничего, мужичок!

Саша проснулся, когда из-за занавесок пробились сбоку полоски света, услышал движение в столовой, звон посуды. Рядом с ним шевельнулась Ульяна, приглушенно, в подушку прошептала:

– Лежи, Машка посуду убирает.

Он закрыл глаза, звон посуды прекратился, потом хлопнула входная дверь.

– Машка ушла. – Ульяна поднялась с постели. – Сейчас вернусь.

Ульяна вернулась, забралась под одеяло, прижалась к Саше.

– Бр-бр, холодно. – Потом потянулась к столику, взяла часы. – Смотри-ка, уже почти девять. – Положила часы, прижалась к Саше. – Так бы и лежала с тобой век. Да нужно на работе показаться, давай, миленький, вставать. – Она откинула с его стороны одеяло. – Одевайся.

Саша встал, оделся.

– Я тебя выпущу, потом оденусь и уйду, мне еще полчаса волосы укладывать. Машкина домработница придет, меня застанет – ничего, а нас двоих – нельзя, сам понимаешь. Ты скажи, когда в Москве будешь? Я ведь сегодня уезжаю.

– Да? – удивился Саша.

– Да, миленький, сегодня ночным. Так когда в Москве будешь?

– Я обещал Семену Григорьевичу в Саратов поехать.

– Подумаешь, какое дело – Семен Григорьевич, старший помощник младшего дворника. У тебя квартира в Москве есть?

– У меня в Москве мать живет.

– И охота тебе таскаться по разным городам? В Москве все тебе сделаю.

Он присел на кровать.

– А ты такая всемогущая? Где ты работаешь?

Она недоверчиво посмотрела на него:

– А ты не знаешь?

– Откуда мне знать?

Она помедлила с ответом, потом сказала:

– В Комитете по делам искусств работаю. Как в Москву поедешь, возьмешь мой телефон у Марии. Я ее предупрежу, чтобы дала.

– Я тебе позвоню, – сказал Саша. Знал, что никогда ей не позвонит. – Но в моем возрасте поздно начинать карьеру. Солистом не стану, статистом не хочу. Однако у меня к тебе просьба. Видела моего аккомпаниатора?

– Беленький такой?

– Да. Он театральный художник, в Ленинграде у Акимова работал, потом в Калининском ТЮЗе. Не поладил с худруком, ушел. Если бы ты ему помогла, было бы замечательно. Его фамилия Дубинин, зовут Глеб Васильевич.

– А у него все в порядке?

– В каком смысле?

– Не понимаешь… А время какое, понимаешь?

Саша пожал плечами, усмехнулся.

– Беспартийный, несудимый.

– Хорошо. – Она опять посмотрела на часы, заторопилась, встала, надела халат. – Скажи ему: мол, вчера провожал Марию Константиновну, рассказал о тебе, и велела она зайти. Помогу ему через Машку. Идем, я тебя выпущу.

В коридоре прислонилась к стене, смотрела, как Саша надевает пальто, кепку.

– Значит, как договорились. По улице иди спокойно, не оглядывайся.

Почему она назвала Лене Уфу, почему напомнила о Саше? Саша звонит Софье Александровне, передает ей приветы. Варя благодарила, но в приветы не верила. Софья Александровна говорит это из вежливости, может быть, чтобы утешить. Саша вычеркнул ее из своей жизни, не может простить ей Костю.

Иногда она пыталась себя убедить, что причина в другом. Саша скитается по стране, жизнь его полна опасностей, он не хочет, чтобы подвергалась опасности и она. Но ведь и ее мечты о тихой жизни в глухой провинции давно улетучились, тихой жизни теперь нет ни у кого. Ей надо только знать, что Саша любит ее. И чтобы он знал, что она любит его. Говорить иногда по телефону, писать письма, приезжать к нему хоть на день, на два, в отпуск. И не имеет значения, что у них не будет общего дома, семьи, детей. Горько, конечно, так думать, и все-таки пусть будет хоть так. Главное – знать, что они нужны друг другу.