Реквием по Наоману - Бениамин Таммуз

Известно, что после падения Храма, пророчество было отобрано у пророков и дано глухому, дураку и ребенку. Потому большинство остерегалось облекать себя в одеяния пророков. Но число предсказателей и толкователей снов, быть может, в достаточно скромном числе, но все же нарастало. Были и такие, что говорили: «Я знал, всегда знал, что еще в дни моей жизни произойдет это чудо», а другие говорили: «Только слепой и глупец не чувствовали, что такая победа должна была произойти именно в эти дни».

Вера стала товаром, и если трудно было некоторым клятвенным атеистам внезапно поменять свое мировоззрение и стать истинно верующими, легко было даже им поверить хотя бы в «вечность Израиля» или в веление Истории, или – минимум – в еврея.

В тот миг, когда Божественное сознание проникло в мозг вернувшихся в лоно религии, они тут же покрыли его верхнюю часть небольшой кипой, чтобы была она между ними и небом, и там, на высотах, не смогли бы различить, что мозг этот до сих пор был свободен от веры.

Сотни тысяч израильтян выезжали утром в субботу на новые территории, кружились на машинах или пешком, заезжая или заходя в Хеврон, Шхем, Дженин и Туль-Карем. А некоторые даже забирались в дальние глухие деревушки между скалами, как, к примеру, Артес за бассейнами Шломо, что, по сути, кусок скалы Айтем из ТАНАХа. Любители археологии, которых у нас столько же, сколько семей, покупали у сельчан кувшины и блюда, сосуды и статуэтки, все то, что те успели награбить при раскопках. Любители искусства покупали греческие иконы у продавцов Бейт-Лехема, а женщины – вышитые платья сельчанок и прочее рукоделье и носили их у себя в доме, принимая гостей, как нарядные платья. Те же женщины, что не очень тянулись к культуре, налегали на овощные прилавки рынков, покупая овощи в полцены.

Время от времени какой-нибудь неразвитый араб стрелял по шумной толпе туристов, поездки прекращались на неделю, пока армия очищала окрестность, а после опять возобновлялся наплыв на территории, ибо невозможно остановить массу, которая в одно прекрасное утро пробудилась и узнала, что она большой народ в своем великом государстве, шагает по земле праотцев, испытывает влечение к своему прошлому. Ну, еще и овощи здесь столь дешевы, а в Тель-Авиве скучища.

В этой огромной массе нашлось, естественно, место и семидесятилетнему Герцлю Абрамсону, человеку тонкому в талии и легкому в походке, на котором годы не отразились, за исключением белых волос впереди и седеющих сзади. Каждую субботу выезжал он на своей машине и добирался до мест, которые знал в детстве и юности и посещал их до 1948. Именно в тот год страна была поделена на территорию, завоеванную евреями, и территорию, завоеванную их врагами. И к большому сожалению, враги захватили земли, которые были особенно любимы Герцлем. Теперь же, когда открылись дороги и были отменены границы, он вернулся на земли детства, словно бы назад во времени, как это описывается в научной фантастике. С чем это сравнимо и чему это подобно?! Старость в эти дни несла ему наслаждение, и он возвращался в эти места и освежал свой арабский язык, беседуя в кафе с сельчанами, слушая арабские сказки и сам рассказывая байки, частью идущие издревле, частью непристойные, не стесняясь слушателей, потому что в детстве был к этому привычен и теперь ощущал, что сдержанность за эти прошедшие шестнадцать лет далась ему довольно трудно.

К ночи он возвращался домой, усталый и счастливый, с пакетами липких сладостей, бараньего мяса, кофе, размолотым по-арабски, и несколькими тонкими питами из тех, которые арабы делают в приспособлении, называемом «цаалуф», а из евреев умеют лишь йеменские. Но в Израиле они уже привыкли есть хлеб из тмина.

Герцль не прекращал эти поездки до дня кончины, в 1974, в возрасте семидесяти семи. Каждую субботу, без исключения, он ездил на Западный берег или в Старый город в Иерусалиме, и с каждой неделей открывал для себя, что сила обновления в нем не иссякает, а, наоборот, усиливается.

– Если нам придется, не дай Бог, возвратить эти земли врагу, – говорил Герцль Ури, – я знаю, что сделаю. Я приму ислам и перееду туда жить.

– Во-первых, мы не возвратим, – сказал Ури, – а во-вторых, ты не примешь ислам.

– Да приму, в знак протеста, – объяснил Герцль. – Если это правительство возвратит территории, я не хочу быть евреем.

Ури не принимал участия в этом великом празднестве, ибо слишком был занят своими проблемами. Восстановить адвокатский офис не было трудно, но компания по строительству требовала расширения. Продолжать работу в довоенных рамках означало не вписаться в открывшиеся в эти дни возможности. Первым делом, гражданское строительство, но, главным образом, строительство для армии. Укрепления в Синае, возведение морских портов в Ашдоде и в Эйлате, и цистерны, и трубы, и бурение, и жилые кварталы, и шоссе, и аэропорты. И во что вкладывать деньги? И как зарегистрировать компании? И как поладить с налоговым управлением? Даже и речи не может быть об обмане. Но и не следует быть дураком. И все это требует времени, а тем временем кто-нибудь отхватывает солидную долю пирога. Жаль. Есть у него и связи, чтобы отхватить все, что возможно, но нужно быть бдительным и не упустить своего, а у человека всего два глаза и две руки. Можно с ума сойти, но не следует жаловаться.

Несколько раз деятельность Ури прерывалась на короткое время, то в связи с внезапной смертью деда Кордоверо и его похоронами, то из-за болезни сестры его Беллы-Яффы, которую надо было госпитализировать в санаторий нервнобольных. Дурачок Биберкраут не нашел ничего иного, как позвонить по этому делу именно Ури. Мог же позвонить Оведу и Рахель. Естественно, Ури не уклонился от своего долга и сумел в течение нескольких дней устроить все наилучшим образом – найти сестре хорошее место и побеспокоиться, чтобы все это хранилось в тайне. После этого он сразу же вернулся к делам.

На всякие вечеринки и в рестораны ходил лишь тогда, когда был уверен, что среди гостей встретит людей, с которыми стоит наладить деловые связи. Для просто удовольствий не было времени, но каждый год он давал себе слово, что на следующий возьмет длительный отпуск и поедет в сопровождении одной из красоток в Европу или Америку. Он не знал, что действительно поедет, но не в отпуск, а по делам, и не в сопровождении красотки, а компаньона, и всего на три-четыре дня, и не один раз, а каждые два-три месяца в период с 1968 по 1973.

В тяжких трудах прошли и растаяли эти пять лет, но оглядываясь назад Ури казалось, что он лишь вчера освободился из армии. За исключением денег, заработанных за эти годы, и нескольких созданных им фирм, ничего не происходило, кроме обещаний, которые он себе давал и всегда отменял.

Но одной лишь традиции он твердо придерживался в духе времени, ревностно ее исполняя: никогда не отказывался от субботней трапезы каждую неделю. И так, как был холостяком и был любим и желанен обществу друзей, армейских сослуживцев и бизнесменов, а главное, их женам, его приглашали к семейному столу в каждый канун субботы, и чаще всего он ездил в кварталы, где проживали семьи офицеров – в Рамат-Авив или Неве-Авивим, соседствующие с Тель-Авивом.

Менее чем через год после окончания войны, в начале 1968, в аэропорту в Лоде приземлился самолет и из него вышел Авраам Кордоверо, чье имя заграницей – Эйби Кордо. Тотчас после проверки паспортов позвонил из телефона-автомата начальнику полиции Иерусалима.