Семья. О генеалогии, отцовстве и любви - Дани Шапиро

вашим желанием установить дальнейшую связь лично и найти дальнейшее подтверждение нашего родства. Я могу только представить себе, что вы чувствуете, ведь я никогда не был в вашем положении. Большинству людей важно знать свое генетическое происхождение.

Когда я, двадцатидвухлетний студент-медик, решился стать донором спермы, мне обещали со стороны института бесплодия соблюдение тайны личной жизни и анонимности, поэтому я, как и многие мои друзья, студенты-медики, стал на какое-то время донором спермы. Мысль о каких-то будущих контактах с детьми, зачатыми с помощью искусственного оплодотворения, никогда не приходила мне в голову. Так что мое положение необычно и неожиданно, и я о нем много думаю.

Я просмотрел ваш веб-сайт и прочитал некоторые ваши работы. Вы необыкновенно талантливый писатель, и, как мне представляется, вам посчастливилось сделать успешную карьеру и построить семейную жизнь. Рад за вас еще и потому, что вы, похоже, выбрали верный путь, который, надеюсь, принесет вам большое личное счастье.

Дани, у вас была и есть возможность смотреть видео со мной и читать мои статьи в блоге. В них есть фрагменты биографической информации, которой я готов с вами поделиться. Равно как и я мог и могу смотреть ваши видео и читать некоторые ваши работы, и мне кажется, что у меня по крайней мере есть общее представление о вашей жизни.

В данный период моей жизни у меня нет ни времени, ни сил, ни интереса продолжать расследование. Поэтому, Дани, я не буду ни делать генетический тест, ни встречаться с вами. Я сожалею, если мои слова звучат жестоко и равнодушно, но я не в состоянии выразиться лучше. Я принял это решение после обсуждения с семьей и еще с несколькими людьми. Поверьте мне, пожалуйста, я проникся вашим стремлением выяснить свою генетическую историю. Но это мое последнее письмо. Желаю вам исключительно всего самого лучшего, и пусть ваша жизнь и жизнь вашей семьи счастливо продолжается, а ваше творчество развивается.

С наилучшими пожеланиями,

Бен

32

Я сидела и не могла глаз оторвать от последнего абзаца в письме Бена. Последнее письмо. Я сожалею, если мои слова звучат жестоко. Закрыв крышку ноутбука, я сидела и дрожала всем телом.

— Но не может же он так поступить, — сказал Майкл.

Конечно, он мог. Бен Уолден мог делать все, что хотел. Его высокие моральные принципы сводились к анонимности, гарантированной давно не существующим институтом бесплодия и возглавлявшим его покойным ученым. Обещали соблюдение тайны личной жизни… Многие мои друзья, студенты-медики… В данный период моей жизни… Мне даже не требовалось заглядывать в письмо — я запомнила его, пока читала.

— Он испугался, — продолжал Майкл.

Такое было вполне возможно. Тон письма отличался от прошлых сообщений Бена. Повторение моего имени, чуть ли не мольба. Не трогайте меня. Не причиняйте мне боли. Не преследуйте мою семью. Он даже привел мои собственные слова о соблюдении тайны личной жизни, как будто я могла о них забыть. Он даже прибегнул к лести, будто, похвалив мой писательский талант, он вручил мне утешительный приз. И наконец, хлопнувшая дверь — быстро, даже поспешно, как будто он решил действовать проворно, дабы не передумать.

Я встала и налила себе бокал вина. Я вообще с конца июня стала пить больше и не так, как раньше, — скорее в лечебных целях, чтобы притупить боль душевных страданий. Я глубоко вздохнула и обвела глазами комнату, стараясь вспомнить, что моя жизнь шла своим чередом задолго до того, как я узнала о Бене Уолдене, и это была жизнь, в которой мужчина в ермолке на фото с книжной полки был моим одним-единственным папой. Жизнь, в которой мальчик на свою бар-мицву был обернут огромным талитом своего деда, закрепленным парой серебряных зажимов филигранной работы, принадлежавших его прадеду. Жизнь, в которой была память о предках и определенность.

Сначала у меня руки чесались ответить: «Я расстроена». Или: «Как вы могли?» Или: «Надеюсь, вы передумаете». Но взамен безрассудной, взбалмошной импульсивности, вдохновившей меня на первые письма к Бену, я теперь была охвачена холодной, беспощадной яростью. Я поставила ноутбук на кофейный столик поверх семейного альбома.

— Писать ему я не буду, — сообщила я Майклу.

Мне хотелось, чтобы Бену отзывались эхом его собственные слова, и я считала, что так и могло случиться, хотя Бена я не знала. Ведь это был совершенно незнакомый мне мужчина. В нашей переписке он показался мне вдумчивым человеком. И тем не менее: «Мысль о каких-то будущих контактах с детьми, зачатыми с помощью искусственного оплодотворения, никогда не приходила мне в голову». Пятьдесят с лишним лет прошло с тех пор, как он был студентом-медиком, и его ни разу не потревожили последствия того краткого периода времени, что он занимался донорством спермы. Ни одной ночи он не лежал без сна, размышляя о неизвестных детях, которым мог приходиться биологическим отцом. Даже когда стали доступны исследования ДНК — и позднее, когда они стали недорогими и несложными, — вариант, что его отыщут, никогда не приходил ему в голову.

Но в то же время он был человеком, прожившим жизнь в мыслях о медицинской этике. А в конечном итоге это и было проблемой этики, если таковая вообще имелась. Чем я была обязана ему? Чем он был обязан мне? Кем мы приходились друг другу?

Выйдя из дома, мы с Майклом поехали в гости к друзьям, живущим неподалеку, у озера. Отменять визит было бы поздно, и потом, чем еще можно было заняться? Я вся кипела от ощущения бесполезности и бессилия. Что, если Бен действительно решил навсегда захлопнуть разделяющую нас дверь? Я была неприятным последствием действия, до такой степени для него малозначимого, что о нем даже не стоило вспоминать. Космический мусор, обломки кораблекрушения, образовавшиеся в результате необдуманной прихоти молодого человека.

— Может, это конец, — сказала я Майклу, пока мы петляли по проселочным дорогам; милые пейзажи резко контрастировали с моим мрачным настроением. — И больше мы ничего не узнаем. Ни о моих родителях, ни о Бене.

— Этого не случится, — ответил Майкл. — Ни в коем случае.

— Откуда ты знаешь?

— Лед уже тронулся. На худой конец, ты теперь знаешь, что где-то живут и другие сводные братья и сестры.

По правде говоря, вероятность этого была высока. Даже очень. Бен был донором спермы какое-то время. Возможно, сейчас с полдюжины моих сводных братьев и сестер, ни о чем не догадываясь, живут своей жизнью. Люди, которых, как и меня, видимо всегда преследовало чувство непохожести. Чувство того, что