Пациентка - Родриго Кортес

Итого у Бергмана отчетливо вырисовывались две слаженно взаимодействующие фигуры, женщина и мужчина; она — обычная погромщица и наводчица, а он — непосредственный исполнитель убийств и ее охранник. Она громит офис, он убивает взявшего итальянские деньги мальчишку шилом. Она поджигает канцелярию и уходит, а он, прикрывая ее отход, угрожает Дженкинсу автоматом.

— Черт!

До Бергмана только теперь дошло, что и в случае с покушением на Тальбота могла быть использована та же схема: женщина отвлекает внимание эксгибициониста на себя, а мужчина стреляет.

Начальник полиции вздохнул. Схема была красивая, вот только Тальбот почему-то категорически не хочет рассказать все как было, а единственный задержанный оказался ни при чем. И ни улик, ни свидетелей. Но хуже всего было то, что выводы экспертов ни в малейшей степени не способствовали поимке этой чудо-парочки. Ни те, ни другие отпечатки в полицейских картотеках не значились. Напряжение в городе растет, а кто его подогревает, непонятно.

Бергман ненавидяще зарычал, с раздражением сунул папку с выводами экспертизы в стол и целиком переключился на операцию «Сеть». Он был сыт этими «тайнами мадридского двора» по горло.

* * *

Уже на второй день Нэнси поняла, что сыта этим «отдыхом» до тошноты. То ли сказывалась душная провинциальная и какая-то сектантская атмосфера всего этого городка, то ли все-таки — полный беспорядок в ее собственной душе… факт оставался фактом: куда бы она ни пошла, ей все время чудился чужой недобрый присмотр.

Спасаясь от этого чувства, она ходила на речку и подолгу стояла на подвесном мосту, вспоминая, как в далеком детстве сигала отсюда вниз с закрытыми глазами, — чтоб было еще страшнее. Она пыталась читать и обнаружила, что ее буквально тошнит от всех этих слюнявых и ужасно длинных романов, где бедная, но правильно воспитанная и обязательно глубоко верующая девушка в конце концов бросала своего непутевого порочного дружка и находила истинное счастье в замужестве за трудолюбивым и тоже глубоко верующим мужчиной старше ее лет на двадцать.

«Господи, гадость какая», — вздыхала она, ставя на полку очередной том и понимая, что ей почему-то всегда нравились как раз дерзкие и непутевые. Нет, она всегда знала, что замужество и флирт не одно и то же, но вот по сердцу ей были как раз те, кто менее всего годился в мужья, — такие, как Джимми много лет назад.

Да, Джимми — такой, каким она его полюбила, — как муж и впрямь был ни к черту. На это ей указывали все ее подруги; это, как дважды два, буквально на пальцах доказала ее мать; да она и сама это знала — с самого начала. Кто бы тогда мог подумать, что не пройдет и пяти-шести лет, как Джимми растеряет и азарт, и отвагу и станет, пожалуй, лучшим изо всех возможных мужей — спокойным, надежным, рачительным и абсолютно скучным.

И Нэнси понятия не имела, что с этим делать.

* * *

Уже на второй день Салли знал о своей будущей жертве все, что надо. Он засек время, когда она проснулась, когда сходила в летний душ, выбежала вслед за детьми в сад, прогулялась перед завтраком, а затем отправилась на речку… И он еще и еще раз убедился в том, что она достойна самого страшного возмездия. Прячась за кустами, Салли многократно следовал за ней до самого подвесного моста через мелкую, желтую от осыпающейся с крутых берегов глины речушку. И он видел, как яростно бурлит в ней жажда греха.

В первое утро она просто стояла на мосту и смотрела вниз. Днем, лениво взмахивая красивыми ровными руками, несколько раз переплыла речку туда и обратно. А потом, уже глубокой ночью, естественно, при полной луне, сделала такое, отчего почти круглосуточно наблюдавшего за ней в бинокль Салли бросило в пот.

Ни с того ни с сего эта шлюха сорвалась с постели, в одном халатике бегом домчалась до реки, — он едва за ней поспевал! — сорвала с себя халат и как есть, без ничего, выбежала на мост и вскочила босыми ногами на ржавый от времени трос. Пару секунд, каким-то чудом удерживая равновесие, балансировала на тросе, а затем — Салли видел это в деталях — закрыла глаза и прыгнула вниз!

Салли даже затрясло. Глубину грехопадения этой твари даже трудно было себе представить сколько-нибудь нравственному человеку. Она не просто испытывала господа; она бросала ему вызов! И если бы с ним была хотя бы удавка, Салли безусловно принял бы этот вызов немедленно, сейчас же!

На подгибающихся от пережитых ощущений ногах он проследовал за ней обратно к ее дому и сквозь открытое настежь окно четверть часа наблюдал, как она, беспрерывно бормоча и взмахивая красивой кистью, — совершенно голая — ходит из угла в угол своей спальни, а затем понял, что он так больше не может!

Не зная наверняка, что ему понадобится больше, Салли принес из машины шило, удавку, остро отточенную бритву и плотный полиэтиленовый пакет.

«Может быть, сначала поиграть с ней в лошадки?» — подумал он, и сам же отверг этот вариант.

Салли прекрасно понимал, что пострадать должна прежде всего гордыня, а вовсе не тело этой шлюхи. Это ведь лишь на первый взгляд казалось, что для нее вполне подходит игра в ту же «лошадку», или, скажем, в святого Себастьяна, когда уколов становится так много, что шлюха просто шалеет и начинает верещать, как свинья на бойне.

«А почему бы и не в Себастьяна?»

В этой идее было что-то заманчивое. Салли ведь сразу отметил, что на службу в местную церковь она не ходит — даже ради соблюдения общественных приличий. И если заставить эту безбожную шлюху пережить то же, что когда-то пережил великий святой мученик…

«Нет, не годится!»

Из тех важных уроков, что Салли почерпнул на сеансах мистера Левадовски, следовало, что только бесконечное терпение, глубокое уважение к предмету исследования и непрестанный труд могут помочь мужчине целиком раскрыть душу женщины… Но вот терпения-то ему сейчас как раз не хватало, — слишком уж велика была клокотавшая в груди ярость.

Он ведь прекрасно помнил, кто виноват в первом грехопадении мужчины, и вполне отдавал себе отчет, кто невидимой черной тенью стоит за спиной каждой женщины! От одной мысли об этом по спине Салли пробегала холодная волна, а сам он исполнялся глубоким самоуважением. Бросить вызов самому нечистому… это стоило многого. Но главное, когда это все-таки происходило и само зло, извиваясь и корчась у его ног, начинало просить пощады, он сам исполнялся такой мощи, такого глубокого чувства конечной правоты, какого не мог испытать более нигде.

Салли улыбнулся; он был уверен, что едва ли каждый десятый из так называемых мужчин хоть однажды рисковал позволить себе испытать это чувство. Нет, он нисколько не винил их за слабость — каждому свое. Просто порой ему страстно хотелось, чтобы все эти придурки узнали, с кем на самом деле все эти годы встречались — в школе, на работе, в коридорах многоквартирных домов… Потому что лишь тогда они поймут, как заблуждались на его счет.

«Сегодня же ночью! — решил Салли. — Немедленно! Сейчас же!»

* * *

К вечеру уходящего дня, когда примчавшиеся с речки дети, клюя носом от нестерпимого желания немедленно упасть и заснуть, мыли ноги, Нэнси решилась.