Отпуск по уходу - Наталья Нестерова

Андрей покойников не боялся, с детства к ним привык. Отец служил на Севере, в Кеми. Их военный городок и дом, в котором жили, граничил с кладбищем. Почти каждый день Доброкладовы обедали под похоронный марш. В окно смотрели на погребальные процессии, на плывущий над головами гроб, рассматривали покойника — мужчина или женщина, молодой или старый. Так в деревне рассматривают прохожих на улице. Интересно.

К ним приезжала бабушка погостить, крестилась, заслышав унылые звуки шопеновского марша:

— Пусть доброму человеку земля будет пухом.

И тоже подходила к окну, чтобы увидеть, кого хоронят. Заглянуть сверху в гроб (они жили на третьем этаже) тянуло всех, независимо от возраста и многократной повторяемости события.

Бабушка знала массу пословиц и поговорок. Насмотревшись в окно, снова крестилась и звала за стол:

— Суп стынет, идите обедать. На погосте жить, всех не оплачешь.

Андрей думал, что это выражение не народная мудрость, а оценка конкретной ситуации. И был поражен много лет спустя, услышав в разговоре по поводу прогоревшей фирмы дословно — на погосте жить, всех не оплачешь. Ему-то казалось, что бабушка сама придумала.

В последнее время он стал часто вспоминать бабушку. Наверное, потому, что мысли о маме, предавшей отца, он давно себе запретил.

Еще бабушка говорила про девушек: «Красота до венца, а ум до конца». К Марине это неприменимо. Ума ей не занимать. Маришка и в пятьдесят, и в восемьдесят будет красива, а он готов наблюдать прекрасное старение ее лица, если это лицо будет лежать на соседней подушке.

* * *

Неожиданно для Андрея в морг прощаться с Петькиной бабушкой пришло много народу. И недостатка в мужиках не наблюдалось. Хитрость Семена Алексеевича шита белыми нитками. Позор отсутствия единственной дочери затушевывался и несколько оправдывался наличием Петечкиного отца. Присутствующие могли допустить, что Лену не отпустили дела непреодолимой важности. Кто пришел или кого пригласили — всегда отслеживается, будь то свадьба, крестины или похороны.

Андрей стоял у стены, ловил на себе любопытствующие взгляды. И почему-то не злился на то, что его записывают в члены семьи, до которой ему нет дела. Он никогда не видел живой лежавшую в гробу маленькую худенькую женщину с восковым личиком, с заострившимся носом, в платочке и с церковной бумажкой поперек лба. Эта женщина могла бы стать для Петьки такой же прекрасной бабушкой, какая была у него, у Андрея. Но не стала, ушла из жизни несправедливо рано, успев увидеть только первые Петькины улыбки (этот обормот кого угодно способен растрогать), не услышав его заливистого хохота, прорезавшегося за несколько дней до болезни. Смех восстановится, никуда не денется! Вот только бабушки уже нет, и перед ее кончиной блекли любые потуги брыкающегося самолюбия. Пусть его, Андрея, рассматривают, не жалко.

Гроб до автобуса несли не на плечах, как в картинах Андреева детства, а ухватившись за днище. Остальные трое мужиков ростом ниже Андрея, и ему приходилось двигаться на полусогнутых, чтобы гроб не заваливался.

На кладбище за какую-то мзду местные работяги дали для гроба каталку вроде больничной. Лафет для рядовых покойников. Он трясся по плохо очищенной от снега дороге, оркестра не было, только железное звяканье тележки и скрип снега под ногами. Без музыки, подумал Андрей, пропадает трагизм момента, и все похоже на перевоз скарба.

Идти было далеко, дул морозный ветер, мужики надели шапки. Снова оголили головы, когда гроб опускали в яму. Из-за холода погребение прошло почти торопливо. Только три секунды, когда по гробу звонко заколотили первые куски земли, вызвали общий скорбящий стон, заплакал Семен Алексеевич, уткнул лицо в свою игольчатую шапку. Звук падающей в яму земли становился все глуше, быстро вырос холмик, на который положили венки и на глазах гибнущие от мороза живые цветы.

На обратном пути, когда подходили к воротам, Семен Алексеевич тронул Андрея за локоть:

— На поминки поедешь?

— Извините, не могу. Еще раз примите соболезнования.

— Спасибо. Она была очень хорошей… Не будет у Петьки бабушки.

— Я тоже об этом думал.

У Андрея была просьба к Семену Алексеевичу, и он не знал, как о ней заговорить. Дело в том, что путь до морга и до кладбища оказался длиннее, чем предполагал Андрей. Он не заправил машину — не на что было. Собирался после похорон заехать к приятелю и одолжить денег. Не дотянет. Стрелка лежит на нуле, и уже полчаса назад стал мигать огонек, напоминая, что бак стремительно опустошается.

Широкие жесты, вроде щедрого гонорара врачу, имеют тенденцию превращать тебя в попрошайку. Впрочем, так бывает только с бедными. А он и беден, как церковная крыса.

— Семен Алексеевич, извините! Забыл дома бумажник, ни копейки денег, а надо срочно заправиться. Одолжите рублей триста, пожалуйста! Сегодня же заеду и верну.

— Бывает, дело такое, — полез в карман Семен Алексеевич и вытащил смятые купюры. — Держи. А возвращать… это… не надо.

— Спасибо! Но я не привык в должниках ходить.

— Ты мне вроде не чужой, но как знаешь… Только чего приезжать… Можно я сам? Петьку проведать?

— Конечно, в любое время. До свидания!

Семен Алексеевич шмыгнул носом. Андрей неожиданно для себя обнял его и похлопал по спине:

— Крепитесь!

Семен Алексеевич прильнул с готовностью, обхватил Андрея за талию, уткнулся головой ему в грудь. От Семена Алексеевича пахло застарелым табаком и беспробудным горем.

— Ленка, стерва, — глухо проговорил он, — не приехала мать в последний путь проводить. Падла, а не дочь!

— Зато у вас есть замечательный внук. Он уже сам на ножки встает.

— Правда? — Семен Алексеевич отстранился.

— Приезжайте, увидите.

* * *

До бензоколонки он дотянул, а отъехав от нее триста метров, заработал денег. На дороге голосовал мужик, размахивал руками, под колеса лез. Андрей невольно затормозил, опустил окно, чтобы обругать самоубийцу, но не успел.

— Браток! На Ярославский вокзал! Срочно, плачу пятьсот.

— Садись, — открыл дверь Андрей.

За площадью трех вокзалов Андрей остановился у голосовавшего семейства с чемоданами.

— Нам в Домодедово. — Переговоры вел муж, ребенок и жена стояли в сторонке.

— А вы знаете, сколько это стоит? — Сам Андрей понятия не имел.

— Не больше тысячи.

— Договорились. Багажник открыть?

В пути семейство из Мурманской области сообщило ему, что дома получили советы от опытных людей. В Москве на вокзале такси не брать, мафия — обдерут как липку, надо отойти подальше, вот они и тащились с чемоданами. До аэропорта красная цена тысяча, на большее не соглашаться.

Провинциалы и подумать не могли, что эта информация окажется полезной для москвича на импортном автомобиле.