Флердоранж - аромат траура - Татьяна Степанова

— И что же было потом? — спросила Катя. Она решила набраться терпения и выслушать эту местную сагу до конца.

— А потом было вот что, — Островская нетерпеливо нахмурила темные брови. — Вера Тихоновна, ну, пожалуйста, дайте я расскажу, А то вы мне слова вымолвить не даете!

Дальше выяснилось, что жених этот Павел — не кто иной, как знаменитый в этих местах бандит Павел Костальен. Банда его наводила ужас на здешние уезды. В Гражданскую он не воевал ни за белых, ни за красных, а грабил и тех и других. Но самое ужасное убийство совершил он здесь, на хуторе Татарском.

— Опытная семенная станция, которой муж мой покойный заведовал, располагалась раньше в доме помещиков Волковых, — сказала Брусникина, пропуская мимо ушей просьбы своей соседки помолчать. — Дом их деревянный здесь неподалеку стоял. Немцы, когда тут недолго были в войну, сожгли его. Как ни странно, может, это и к лучшему…

Но тогда, в двадцать пятом-то году, эти самые Волковы так и жили в этом доме. Из всей их большой семьи к тому времени остались лишь мать, бабка парализованная, дочь Люба восемнадцати лет да ее старший брат. Были еще братья, да те за границу ушли с Белой армией, а этот дома остался. Еще до революции ходили слухи, что он больной, ненормальный. Вроде его сам профессор Бехтерев лечил. И потом все время что-то с этим парнем было не так. Жители местные Татарский хутор стороной обходили. Слухи гуляли темные — вроде и ничего конкретного, а страх какой-то смутный был. Даже когда по всему уезду помещичьи усадьбы громили, Волковых не тронули в доме — землю только отобрали. Ну, а Костальен-то, бандит, на слухи плевал. Где, как, про то неизвестно, но познакомился он с этой самой восемнадцатилетней Любой Волковой И было это примерно за год до того, как он появился в Большом Рогатове.

— С девушкой у него все тоже вышло быстро и просто — она в такого лихого молодца сразу влюбилась. А он предложил ей свадьбу сыграть — все честь по чести вроде, — пробила Островская. — А накануне дня венчания нагрянул ночью на Татарский хутор с частью своей банды и перебил всю семью. Мать и бабку его люди прикончили, а невесту свою, Любу, убил он сам — застрелил из пистолета, а перед этим изнасиловал на глазах ее брата. Ненормальный-то бросился отбить сестру, но Костальен и его прикончил. Легенда гласит, что парня всего шашками бандиты иссекли — живого места у него на теле от ран не было. Костальен думал, что у бывших помещиков ценности где-то припрятаны — золото, деньги. Но, кроме перстня, что у Любы на пальце был, так ничего в доме и не нашел. Перстень он себе забрал, не зная, что перстень тот подарил девушке брат, который, несмотря на свою болезнь, души в сестре не чаял. Прошло несколько месяцев, Костальена везде по уездам искали, но на след его напасть не могли.

— А тут вскоре произошел случай Странный, — сказала Брусникина. — Мне об этом заведующая клубом в Столбовке рассказывала еще в молодости моей, как я только сюда к мужу переехала. Летом двадцать пятого года возвращались как-то двое парней в Столбовку со станции. Пешком шли всю ночь и на рассвете очутились здесь, у хутора Татарского. Дом помещичий после убийства Волковых заброшенный стоял. Ну и видят вдруг парни, что в окнах дома огни какие-то мерцают, движутся. Любопытство их взяло, решили подойти ближе, посмотреть. А заря-то туманная была. Начали они к дому подходить, а огни — от них да в поле. Парни вдогонку. Вошли в рожь — хлеба высокие стояли. Туман поле окутал. Так в тумане за огнями блудили они, блудили — уж и с пути сбились, не знают, где они. Потом смотрят — туман вроде малость разошелся, и поле кончилось, впереди деревья. Сад это был бывший помещичий, а под деревьями — четыре могилы. Тут только парни смекнули, что огни их снова к хутору привели и попали они на то самое место, где убитую семью Волковых схоронили. Туман еще рассеялся — видят парни: самая крайняя могила-то разрыта!: Земля на ней раскидана, гроб в щепки разбит, а в тумане-то кто-то на соседней могиле возится, сопит, рычит — будто злая собака. Ну, струхнули парни, но все же решили глянуть. Подошли ближе, а на могиле-то мертвец скрючился. Сам в глине весь, одежда на нем истлела, а на теле-то множество ран от ударов шашки, и кровь из тех ран так и течет, так и хлещет… А мертвец-то ногтями могилу царапает, роет, рычит, воет. Землю раскидал, крышку гроба сорвал и тащит оттуда труп женский. Как глянули парни на мертвую-то, а это та самая дочка помещичья, убитая. А мертвец-то окровавленный — брат ее. Обернулся он, глазами, сверкнул, как волк, и вдруг прыг с могилы… Один-то парень, из тех, что подсматривали, кинулся без памяти наутек. Да, на свое счастье, побежал к реке, прыгнул в воду и поплыл, спасся. А другой побежал в поле, в рожь. Так его с тех самых пор никто больше и не видел. А потом вскоре произошло вот что. Милиционеры наконец-то поймали Костальена. Говорят, выдал его кто-то свой, из банды. Утром, опять-таки рано, на заре, повезли его на подводе в уездную милицию. Связанный он сидел, а охраняли его двое милиционеров да тот самый Степан Марусин. А утро-то ненастное выдалось, гроза их догоняла, ну и настигла на дороге в поле, здесь неподалеку. Костальен — парень ловкий был, Освободился он как-то от веревок своих, спрыгнул с подводы и в рожь побежал. А тут молния сверкнула. Гром ударил. Ливень хлынул. Милиционеры и Марусин кинулись догонять его, да в дожде не то что беглеца — себя не видно. Ну остановились они.

Слышат вдруг, где-то далеко в поле страшный крик раздался, словно с кого-то кожу живьем дерут. А ливень все сильнее и сильнее. Когда же гроза немного утихла, пошли они поле прочесывать. Марусин-то на тело и наткнулся. Лежал Костальен в луже крови, страшно изуродованный, будто и ножами его резали, и зубами терзали.

Ну, тут уж шум пошел на весь уезд. Понаехали из Москвы энкавэдэшники, следователь. Милиционеров тех и Марусина чуть ли не под трибунал подвели. Не верили рассказу ЙХ — считали, что это они сами Костальена прикончили, самосудом. Мол, Марусин с ним за смерть Анны таким жутким способом рассчитался. Отомстил. Так и засудили их. Марусин срок в лагере отсидел. Потом вернулся. О том, что с ним было тогда в поле, трезвым никогда не упоминал. Когда пьян напивался, а это к старости с ним все чаще случалось, рассказывал, что, перед тем как на труп-то изуродованный наткнуться во ржи, видел он и те два милиционера рже видели в поле странные зеленые огни. Точно волчьи они горели в дождевой мгле. На том самом месте горели. А потом погасли, точно их дождем загасило.

Брусникина закончила, откинулась на спинку стула, поглядывая на Катю. На террасе повисла тишина.

— Любопытная история, — сказала Катя. — С точки зрения любителей фольклора, наверное, просто бесценная.

— Между прочим, поле-то это вон оно, — сказала Островская, кивая на окно, — Отсюда и до самой Борщовки тяпнется.

— А могилы те волковские сохранились? — спросила Катя.

— Нет, могилы не сохранились, — ответила Брусникина. — И сад тот помещичий еще перед войной, как рассказывают старожилы, вымерз, вырубили его. А на его месте семенная станция опытные делянки свои разбила. Ну а десять лет назад и станцию, как видите, закрыли.

— Интересная сказка, — повторила Катя, — страшная. И вы ее еще так подробно, живописно рассказываете дуэтом. Такие сказки к ночи лучше и не вспоминать, а? Но я хотела о другом вас спросить… Я случайно слышала — вы говорили… ну; перед тем как я вошла… Вы упоминали про какие-то явления. Что это? О чем шла речь?