Агония. Кремлевская элита перед лицом революции - Александр Скобов

И потом. Полное рассекречивание архивов советских карательных органов – разве это не прорыв? Вот увидите, это еще вызовет истерику российского «политического класса», если уже не вызвало. Официальное, на государственном уровне, признание нацистского и советского режимов в равной степени преступными – разве это не открывает путь к нравственному очищению, к освобождению от лжи, лицемерия, оправдания собственных злодеяний? И что стоит к такому-то прорыву взять в нагрузку еще небольшой довесок? Ну, запретят небольшой группе крайне неприятных, злобных, бессовестных и самодовольных людей носить в публичных местах свои любимые цацки.

Они это заслужили. Так же, как заслужили это и нацисты. А мы заслужили, чтобы журналистку Полину Петрусеву суд признал виновной в демонстрации нацистской символики за публикацию в интернете фотографии ее двора в Смоленске времен немецкой оккупации? Это решение так называемого суда – действительно оскорбление всех возможных человеческих чувств. Чувства здравого смысла, чувства справедливости, чувство собственного достоинства. И не надо говорить, что если очень подробно и точно прописать в законе, в каких случаях нельзя, а в каких случаях можно, подобных казусов не будет. Вся многолетняя практика правоприменения европейских антинацистских законов показывает: либо закон обходит государство и устраивает такой же маразм, либо, если государство злоупотреблять боится, его легко обходят нацисты. Ну, подретушируют слегка этикетку и действуют дальше вполне легально. Пропагандируют свои взгляды. А потом мы не можем понять, откуда в Петербурге европейские «легальные нацисты» взялись.

Мне не раз приходилось говорить, что весь комплекс европейского антинацистского законодательства (включая запрет на отрицание Холокоста) – это анахронизм, рудимент ушедшей эпохи. Он основан на глубоко ошибочной посылке, что человека можно сделать добрее, запретив ему произносить злые слова. На этом же основана доходящая иной раз до абсурда система борьбы с разжиганием всевозможной вражды, каковым при желании может оказаться любое негативное высказывание в адрес оппонента. Все чаще приходится слышать, что в Европе стало некуда ступить из-за всевозможной «толерантности» и «политкорректность». Европейцев явно занесло, но намерения были благие и вполне рациональные: добиться гуманизации общества.

Столкнувшись с агрессивной тоталитарной экспансией, демократические страны в целом ряде случаев ведут себя чисто реактивно. Вот в Турции сажают за утверждение, что геноцид армян был, – Франция в пику вводит уголовную статью за отрицание геноцида армян. Россия вводит уголовную ответственность за оправдание украинских повстанцев, а Украина – за их осуждение. Просто официально признать их героями, очевидно, было недостаточно. Нужно было еще запретить их героями не считать.

Главная опасность в том и состоит, что открытое общество в своем противостоянии миру архаики и тоталитаризма начинает его копировать, как бы зеркально отражать. Так мир архаики овладевает открытым обществом изнутри. Чтобы избежать этой опасности, Европе, по-видимому, придется провести серьезную перезагрузку своей концепции политических свобод и прав человека. В духе знаменитой американской Первой поправки. Принять свою Первую поправку. И в ней записать:

«Сажать в тюрьмы за публицистическую полемику по поводу Холокоста, Голодомора, достижений Красной армии, за отрицание всяких там территориальных целостностей – это позор для свободного человечества. Никакие символы и графические изображения запрещать нельзя. Никакие книги запрещать нельзя. Ни за какие публичные высказывания преследовать и карать нельзя – за исключением открытых призывов к физическим расправам над кем-либо».

Пытаться запретить оправдывать тоталитаризм – это и есть победа тоталитаризма.

А еще я хочу спросить преисполненных энтузиазма господ, которые бодро пишут о необходимости провести сугубо гигиенические процедуры по решительному очищению от грязи прошлого: а вы сами знаете, каково это, когда тебе запрещают выразить свои взгляды даже своим внешним видом?

А вы сами могли бы резать брюки стилягам и срывать фенечки с хипов? Ладно, спрошу по-другому. Вы готовы у старика – противного, бессовестного, бессердечного, может быть, бывшего начальника крупной и не совсем добровольной стройки, а может, ветерана «Ваффен СС» – вы готовы у него на улице отбирать его любимую игрушку под вой полицейской сирены? Это не противоречит вашим гигиеническим представлениям?

Рассуждения о том, что люди не могут судить историю с высоты своих сегодняшних представлений о жизни, лживы и лицемерны. Во-первых, «судить» в данном случае значит давать негативную оценку. Испытывать «патриотическую гордость за свою историю» вовсе не возбраняется. Те, кто отказывает нам в моральном праве «осуждать историю», отрицают право оспаривать их собственные – «позитивные» – оценки.

Во-вторых, за абстрактной формулой «люди не могут судить историю» всегда скрывается другая формула, гораздо более конкретная: люди не могут судить государство. Это базовый принцип архаического, по сути рабского сознания. Люди не могут осуждать действия божества, даже если оно насылает на них голод и болезни, сжигает целые города или устраивает всемирные потопы. В фантастических образах религиозных мифов всего лишь отражаются реалии жестоких социальных отношений в архаических обществах, обосновывается право на неограниченное насилие одних людей над другими. С людьми можно делать все что угодно. Их существование не имеет самостоятельного значения.

Высшей формой такого типа сознания является обожествление государства, государствопоклонничество. Государствопоклонническое сознание формируется в обществах, в которых «маленький человек» унижен, подавлен. Ощущение собственной ничтожности он стремится компенсировать иллюзией причастности к чему-то великому. К великой державе. К сильным мира сего. Галантерейщик и кардинал – сила. Такая своеобразная форма стокгольмского синдрома.

Государствопоклонничество в первую очередь призвано отключить в человеке способность сочувствовать жертве. Подавить природные инстинкты, вызывающие отвращение к убийству, грабежу и обману, к насилию, жестокости и унижению, к несправедливости. Но если в человеке подавлена одна группа инстинктов, это значит, в нем усилится другая их группа. Та, которую первая группа призвана сдерживать и уравновешивать. Государствопоклоннику свойственно агрессивное внутреннее вертухайство. Ему мало самому самозабвенно лизать бронзовый сапог. Ему надо заставить делать это других. И ему уже важно не столько то, что государству позволено любое насилие, сколько то, что государство может ему позволить любое насилие.

Дьявол прав. Люди очень мало изменились за тысячелетия. Разве что квартирный вопрос их немного испортил. И стремление к палачеству, и отвращение к палачеству в равной степени опираются на глубинные инстинкты, изначально присущие человеческой природе. Любой нормальный римлянин, не обладавший «альтернативными нравственными способностями», чувствовал и понимал, что проскрипции Суллы или Гая Октавия – это мерзость и преступление, какими историческими обстоятельствами их ни объясняй. Именно римские авторы, а не современные «модернизаторы истории» оставили вызывающее содрогание описание этого ужаса. И именно поэтому мы сегодняшние можем и должны судить наших предков. Суллу, Гая Октавия, Чингисхана, Ивана Грозного, Петра Первого. И далее по списку.