Забытый сад - Кейт Мортон

Мать посмотрела на нее, и Элиза узнала этот взгляд. Она сама не раз глядела так на Сэмми, когда решала, стоит ли быть предельно откровенной.

— Потому что моя семья узнает. Они заявят, что ее украли…

Элиза лишь молча подняла брови. Семья матери, как и ее прошлое, была редкой темой для разговоров.

— …якобы украли, милая Элиза, потому что она моя. Мать подарила ее мне на шестнадцатый день рождения, брошь много лет принадлежала моей семье.

— Но если она твоя, мама, почему никому нельзя знать об этом?

— Узнают, что продали брошь, — узнают и наш адрес, а этого нельзя допустить.

Она взяла Элизу за руки. Глаза матери были широко раскрыты, а лицо побледнело от усилий.

— Ты понимаешь?

Элиза кивнула, она поняла. Ну, то есть вроде бы поняла. Мать тревожилась из-за плохого человека, того, о ком она предупреждала их всю жизнь, который может оказаться где угодно, таиться за углом, надеясь схватить их. Элиза всегда любила рассказы об этом человеке, хотя мать никогда не вдавалась в подробности, достаточные, чтобы утолить ее любопытство. Элиза сама приукрасила предостережения матери, наделив негодяя стеклянным глазом, корзинкой змей и слюнявой ухмылкой.

— Принести тебе лекарство, мама?

— Хорошая девочка, Элиза, ты хорошая девочка.

Элиза поставила глиняную горчичницу на кровать рядом с матерью и принесла бутылочку настойки опия. Когда она вернулась, мать погладила прядь длинных волос, выбившуюся из косы Элизы.

— Позаботься о Сэмми, — сказала она. — И позаботься о себе. Все время помни: если воля сильна, то даже слабый может обладать великой властью. Ты должна быть смелой, когда я… если со мной что-нибудь случится.

— Конечно, мама, но с тобой ничего не случится.

Элиза не верила в свои слова, и мать тоже. Все знали, что случается с людьми, больными чахоткой.

Мать сумела выпить лекарство, затем утомленно откинулась обратно на подушку. Ее рыжие волосы разметались вокруг, обнажив бледную шею с единственным изъяном — тонким шрамом, который упорно не бледнел и когда-то вдохновил Элизу сочинить сказку о схватке матери с Потрошителем. Еще одну сказку, которую она никогда не рассказывала матери.

Не открывая глаз, мать тихо заговорила короткими, быстрыми фразами:

— Элиза, деточка моя, я повторю лишь раз. Если он найдет тебя и надо будет спастись, тогда, и только тогда, достань горшочек. Не ходи в «Кристиз», не ходи в большие аукционные дома. Они ведут записи. Иди за угол и постучись в дом мистера Бакстера. Он скажет тебе, как найти мистера Джона Пикника. Мистер Пикник знает, что делать. — Ее веки задрожали от столь длинной речи. — Ты поняла?

Элиза кивнула.

— Ты поняла?

— Да, мама, я поняла.

— А до того забудь о ее существовании. Не трогай ее, не показывай Сэмми, ни единой живой душе не говори. И вот еще что, Элиза…

— Да, мама?

— Всегда остерегайся человека, о котором я говорила.

Элиза была верна слову. Почти во всем. Она доставала горчичницу всего два раза, но только чтобы посмотреть, погладить пальцами брошь, совсем как мать, ощутить ее магию, ее бесценную власть, прежде чем быстро и старательно запечатать крышку свечным воском и убрать горшочек на место.

Но в тот день девочка достала его не для того, чтобы взглянуть на мамину брошь утрат. Нет, Элиза кое-что добавила в горчичницу. Свое собственное сокровище, свой собственный запас на черный день.

Она вытащила небольшой кожаный мешочек и крепко сжала его в кулаке, пытаясь впитать энергию его твердости. Эту безделушку Сэмми нашел на улице и подарил сестре. Игрушка какого-то богатого ребенка, оброненная и забытая, найденная и возрожденная. Элиза с самого начала прятала ее. Она знала, что, если Суинделлы найдут мешочек, их глаза загорятся и они заставят оставить его внизу, в тряпичной лавке. А Элизе он был нужнее всего на свете. Это был подарок, и он принадлежал ей. Большая редкость.

Прошло несколько недель, прежде чем девочка наконец нашла для него применение — прятать тайные монеты, те, о которых Суинделлы ничего не знали, которыми платил ей Мэтью Родин, крысолов. Элиза умела ловить крыс, хоть и не любила это занятие. В конце концов, крысы просто пытаются выжить, как могут, в городе, не склонном щадить тихих и кротких. Она старалась не думать, что сказала бы мать — та всегда любила животных, — а вместо этого напоминала себе, что особого выбора у нее нет. Если они с Сэмми хотят выжить, им нужны собственные деньги, тайные монеты, о которых Суинделлы не знают.

Элиза села на край камина, положила глиняную горчичницу на колени и вытерла измазанные золой ладошки об изнанку платья. Ничего страшного, ведь изнанку миссис Суинделл не увидит. Так что ее недоверчивый нос не задергается.

Когда Элиза сочла руки достаточно чистыми, она открыла мешочек, ослабила мягкую шелковистую ленточку, осторожно расширила горловину и заглянула внутрь.

«Спаси себя, — сказала мать, — и позаботься о Сэмми». Именно это и собиралась сделать Элиза. В мешочке лежали четыре монеты. Двенадцать пенсов и трехпенсовик, их хватит на пятьдесят апельсинов. Достаточно, чтобы начать карьеру торговцев апельсинами. Они заработают монет, купят еще апельсинов, и так у них появятся свои деньги, свое маленькое дело. Они смогут найти новое жилище, где будут в безопасности, где не будет бдительного, мстительного взора Суинделлов. Никто не будет постоянно угрожать передать их «благодетельницам» и отправить в работный дом. На лестничной площадке раздались шаги.

Элиза положила монеты обратно в мешочек, затянула ленточку и запихала мешочек в горчичницу. С колотящимся сердцем она засунула горчичницу обратно в трубу; запечатать можно и позже. Девочка едва успела вскочить и усесться, сама невинность, на краешек расшатанной кровати.

Дверь распахнулась, и вошел Сэмми, все еще черный от сажи. Он стоял в проеме двери, единственная свечка тускло мерцала в его руке. Брат казался таким хрупким, что Элиза сочла это игрой света. Она улыбнулась Сэмми, тот подошел к ней и достал из кармана маленькую картофелину, украденную из кладовой миссис Суинделл.

— Сэмми! — возмутилась Элиза, принимая мягкую картофелину. — Ты же знаешь, что она их считает. Она поймет, что ты взял ее.

Сэмми пожал плечами и стал умываться в миске с водой, стоящей рядом с кроватью.

— Спасибо, — сказала она.

Элиза засунула картофелину в корзинку для штопки, пока он не видел. Она вернет ее утром.

— Холодает, — продолжила девочка, снимая передник и оставаясь в одном нижнем платье. — Рано в этом году.

Элиза залезла в кровать, дрожа под тонким серым одеялом.

Раздевшись до нижней рубашки и штанов, Сэмми улегся рядом. Его ступни мерзли, и она попыталась согреть их своими.

— Все будет хорошо, — сказала Элиза, думая о кожаном мешочке, о двенадцати пенсах в нем. — Я позабочусь об этом, обещаю.