Welcome to Трансильвания - Марина Юденич

— Нет.

— Что, простите?

— Я сказал: нет. В принципе подобные истины каждый постигает сам, наедине с собственной душой. Однако, друг мой, поскольку ваше участие в решении этой проблемы ест ничто иное, как мой заказ… Вас, кстати, не коробит такая постановка?

— Ничуть. Вы могли бы даже сказать, что снова приобрели меня со всеми потрохами на некоторое, неопределенное пока, время, однако ж за вполне определенные деньги. Так что слушаю и повинуюсь.

— Так вот. Коль скоро в этой истории вы представляете мои интересы, прошу, а вернее — требую, действовать, исходя из моих представлений о природе этого явления. А они категорически исключают любую мистику. Это понятно?

— Вполне. И если однажды пред моими очами возник-|нет самолично валашский господарь Влад Пронзатель с кровавой пеной на губах, я уведомлю его о строго материалистической позиции моего работодателя и попрошу освободить дорогу.

— Вы меня поняли.

— Для пущей убедительности я, пожалуй, попрошу у него визитку. Это не будет амикошонством?

— Не знаю. Он все же аристократ, причем очень голубых кровей. Рискните.

— Я так и сделаю… Итак! Это, как я понимаю, все по части устных инструкций?

— Подборка прочей информации ждет вас в самолете — думаю, чтива хватит до самого Бухареста. Там нет, по-моему, только одного заключения экспертов. Я получил его буквально накануне вашего приезда.

— Что-то принципиальное?

— До сего момента экспертиза придерживалась той точки зрения, что повреждения кожного покрова в районе сонных артерий, иными словами — надрезы, из которых вытекала кровь, сделаны тонким, острым инструментом, ножом или…

— Я предполагал скальпель.

— Да, я помню. Так вот. Микрочастицы, которые удалось обнаружить позже… указывают на естественное происхождение материала…

— Речь идет о зубах?

— Скорее о ногтях. Вернее, ногте, очень прочном и очень остром.

— Да-а-а… Приятное известие в дорогу. Главное, обнадеживающее. Нет, знаете, я все-таки наберусь наглости и попрошу у него визитку…

Розовая дымка рассвета еще лежала на тихой воде.

Недовольно вздыхало невыспавшееся море — на пустынном причале Мармариса было холодно, ветрено и сыро.

В этот час, плавно скользя по зеленой, грязной у берега, воде, красавица яхта отдала швартовы, заняв свое постоянное место у причала.

Можно было спорить на что угодно — никто или почти никто в порту не заметил ее короткого отсутствия этой ночью.

Большой лимузин в ожидании пассажира давно уже нес вахту на причале.

Спущены были сходни — два расторопных матроса в который раз старательно протирали узкие перила.

Ожидание затягивалось.

Двое мужчин наконец появились на палубе.

— Итак, главное — кто? И дальнейшая цепочка — зачем, как далеко готов идти, каких захочет отступных? Возможно, вопрос проще решить, вообще не вступая в переговоры? Череп — это разумеется. Однако в качестве приложения к основному вопросу. И вот еще что… Тоже — главное. Может быть, даже самое главное в вашей миссии. Кем бы он или они в конце концов ни оказались, я хочу, чтобы вы ясно и безусловно вложили в их головы одну только мысль, Костас: я не отступлю. Ибо я вообще никогда не отступаю. Но договориться со мной можно. Всегда. Об этом тоже не следует забывать.

— Я буду гибким.

— Лучше — мудрым.

Торжественный лимузин наконец отправился в путь. Бесконечная череда нарядных яхт тянулась вдоль причала.

Но Костас с неожиданным вниманием разглядывал только одну.

Ту, что почти скрылась из глаз.

Оказалось, ночь была проведена на судне, имя которого было ему неизвестно.

Странно и даже невежливо, пожалуй, но почему-то он не спросил об этом у хозяина.

И никакая мелочь, помеченная именем яхты — пепельница, полотенце или салфетка в столовой, — не попалась ему на глаза.

Зато теперь он знал точно.

Яхта звалась «Ахерон».

«Это что-то из мифологии», — сонно подумал Костас.

Ночь прошла за разговором, и — видит Бог! — это был не самый легкий разговор в жизни Костаса Катакаподиса.

«И по-моему, что-то страшное…»

Но — что?

Память хранила молчание.

Не дождавшись ответа, Костас задремал, раскинувшись на просторном сиденье машины.

— Пурпурная? Да, черт побери — согласен! — звучит красиво! И притягательно. Для таких экзальтированных особ, как наша Лиля. Кстати, прости уж, но раз мы тут вот так, по-свойски… позволю неджентльменский вопрос. Я прав насчет нашей Лили? Ты, конечно же, переспал с ней, и, надо думать, не раз?

— Тебя это действительно интересует?

— Интересует! Браво. Очень точная формулировка. Меня это действительно интересует, но не более. Так что можешь отвечать смело, без реверансов в сторону моей оскорбленной чести.

— Без реверансов: еще нет. Хотя, откровенно говоря, подумываю…

— Спеши! И не откладывай надолго. Иначе попадешь в список безнадежных дебилов, педерастов или импотентов. На выбор.

— Но почему?

— Потому что Лиля, ничтоже сумняшеся, делит всю мужскую половину человечества на похотливых мерзавцев с жирными руками…

— Это про Мону Лизу, я помню.

— Да-да, именно про нее. Так вот, похотливые мерзавцы одинаково плотоядно тянут свои жирные руки и к Моне, и к Лиле. Сиречь — желают немедленно затащить в постель.

— Мону — тоже?

— Про то мне неведомо. Но Лилю — всенепременно.

— Я понял: та половина, которая жирные руки не тянет…

— Правильно: состоит из дебилов, педерастов и импотентов.

— Ты ставишь меня в такое положение, что выбора просто не остается.

— Поторопись. Но помни: потом ты будешь всю жизнь чисто и возвышенно ее любить, ибо… В общем, на твоем сиром и убогом пути впервые явится ангел чистой красоты.

— И что?

— Ничего, можешь не беспокоиться. Это продлится недолго. Зато потом — и это главное! — всю оставшуюся жизнь ты обречен страдать и помнить. Помнить и страдать. Будешь приставать — будет рассказывать про Мону Лизу, не будешь — иногда будет звать, чтобы напомнить о себе. И все, собственно. Она безвредная по сути.

— То есть все эти вечные любови — только у нее в голове?

— Ну, может, еще в задушевной беседе с какой-нибудь такой же ангелоподобной…