Оставь окно открытым - Софья Прокофьева

— Даже если я как-нибудь разыщу этот Марс, на который ты меня гонишь, как, интересно, я вернусь обратно? А если я промахнусь и пролечу мимо Земли?

— Ой, я не подумала!.. — с испугом воскликнула Катя.

— Не подумала, — кивнул Веснушка. — Я так и знал. Думать обо мне? Стоит ли тратить драгоценное время? А знаешь ли ты, сколько несчастных лучей вообще пролетело мимо Земли? Они летят и летят в пустоту. Вечно, всегда. А Темнотища постепенно поглощает их. И скорее всего они никогда не встретят ни одного цветка, даже пыльного листа подорожника. Ничего живого. Пустота и мрак. И ты меня посылаешь туда, вышвыриваешь.

— Никуда я тебя не вышвыриваю, — в отчаянии проговорила Катя.

— Я чувствую, что сейчас погасну. Все… Этого мне не пережить… Я думал, ты мой друг…

И Веснушка словно подернулся серым пеплом. Угасающим угольком вспыхивал еле-еле и совсем исчезал, пропадал из глаз.

Тут уж Катя не выдержала.

— Кап! — на стол тяжело шлепнулась слеза. Веснушка с опаской покосился на слезу. Катя никогда еще при нем не плакала.

— Кап! — упала вторая слеза, чуть не накрыв Веснушку.

— Ладно, ладно, — забормотал Веснушка. — Ну, я верю, что ты не хотела меня прогнать. Может, я и зря на тебя обиделся. Может, ты отчасти и права на этот раз. Наверное, случайно, по ошибке. Но уж зато должен тебе признаться: ну и характерец у тебя. Чуть что — и сразу в рев. Нет, плакать по пять раз на дню! Это, знаешь ли, у меня никаких нервов не хватит.

Катя не стала с ним спорить, только отчаянно шмыгнула носом. Главное, что Веснушка не погас.

Веснушка, как обычно, пристроился на Катином плече.

— Понимаешь, нас очень мало, тех, которые попали на землю. Счастливчики мы. Я и в командировку лечу — обязательно-непременно-во что бы то ни стало стараюсь зацепиться за какой-нибудь попутный самолет. Опасаюсь я лететь своей личной скоростью. Еще, чего доброго, зазеваешься, задумаешься, оторвешься от земли, поминай как звали… Кстати, о командировке. Мне как раз сегодня надо…

Катя глубоко вздохнула. Веснушка посмотрел на нее с досадой.

— Мне в Ленинград слетать надо к одному ученому. Ну, что ты молчишь?

Но Катя ничего не ответила. Она все вздыхала и вздыхала, да так еле слышно, слабенько, как будто у нее уже и сил не было вздохнуть как следует.

Веснушка нетерпеливо топнул ногой.

— Понимаешь, у него там во всех склянках-пробирках что-то светится. Наверное, он сделал гениальное открытие, если уж у него даже пробирки светятся. Погоди, погоди! — закричал Веснушка, увидев, что Катя уже набрала воздуха, приготовившись вздохнуть. — А я сам знаешь сколько сделал открытий?

— Ты?! — изумилась Катя.

— А то кто же? — Веснушка с гордым видом ткнул пальцем себя в грудь. — Цветок какой-нибудь отогрею — он и откроется. Утром спит человек, я ему на лицо упаду. Так он сразу проснется и глаза откроет. А однажды я открыл дверь. Просто прожег ее насквозь. Разве это не открытие?

— Ну, не совсем, — протянула Катя.

— А одного ученого я просто спас. Вот так взял и спас, — небрежно бросил Веснушка.

— Ой, ой, Веснушка, расскажи! — не выдержала Катя.

— Да ничего особенного, — улыбнулся Веснушка. — Это было совсем недавно. Наверно, вчера. Во всяком случае на мамонтов уже не охотились, но на воздушных шарах еще не летали.

— Для тебя все недавно, — вздохнула Катя.

— А для тебя все давно, — строго одернул ее Веснушка. — Так вот. Залетел я как-то к герцогу Брабантскому.

— Слушай, Веснушка, — не утерпела Катя, — вот ты всегда говоришь: «Он меня увидел и до того удивился!..» Да как же ему было не удивиться, герцогу, когда он видел тебя вот такого: в джинсах, в куртке на «молнии»?

— Скажешь тоже! — возмутился Веснушка. — Я всегда одевался по моде. Какая-нибудь шкура или плащ, шляпа с перьями или еще что-нибудь. Вот однажды мне пришлось надеть камзол, на котором было пятьдесят пуговиц. Представляешь, какая была тоска застегивать его! Ведь я должен был каждую солнечную пуговку просунуть в солнечную петлю! А что поделаешь, если все в ту эпоху с этими пуговицами мучились? Впрочем, это было бы еще полбеды, если бы люди удивлялись на то, как я одет. Беда в том, что они удивляются на самого меня. На то, что я существую. Вот что самое обидное.

— Да… — задумчиво кивнула Катя.

— И не перебивай меня, пожалуйста, — нахмурился Веснушка. — Так на чем я кончил? Ах, да. Залетел я, значит, к герцогу Брабантскому. Худеньким и стройным никто бы не смог его назвать. Три подбородка сползали один на другой и тонули в кружевах. Пальцы белые, мягкие, жирные. Придворные ювелиры каждый месяц расширяли его кольца — так толстели пальцы герцога Брабантского. Уж не могу сказать тебе, какая связь между толщиной и жадностью, но чем больше толстел этот самый герцог, тем больше он требовал золота. Эх, обсудить бы этот вопрос с Солнышком!.. Впрочем, я знаю столько же толстых жадин, сколько и тощих, как жердь, скупердяев. Был, конечно, у герцога Брабантского свой алхимик.

— Ал… кто? — переспросила Катя.

— Алхимик. Так называли ученых в те времена. Алхимики.

— А алфизики тогда были? — не утерпела Катя.

— Опять перебиваешь? — подозрительно прищурился Веснушка.

— Молчу, молчу. — Катя крепко прижала к губам ладошку.

Веснушка с минуту испытующе смотрел на Катю, но та даже не шевельнулась, зажмурилась, застыла.

— Ладно уж, — смягчился Веснушка. — Так вот. Этот герцог засадил своего алхимика в подземелье, чтобы тот не удрал, да заодно не отвлекался, не глядел по сторонам, а день и ночь старался открыть секрет, как из всякой ерунды делать золото. Ну и подземелье, я тебе доложу. Если хочешь, спроси у Темноты. Она тебе ответит: «Ах, местечка лучше не найти, просто душа радуется, прелесть!» Но я тебе скажу: дыра — хуже не придумаешь. Стены мокрые, липкие. Ступени скользкие. Даже пауки по углам скучные, унылые, опухли от сырости, жалуются на ревматизм. Дверь скрипит так, что выть от тоски хочется.

— Луч солнца! О, если бы я мог увидеть хоть один луч солнца! — услышал я однажды, как молил герцога старый алхимик.

«Эге-ге! — смекнул я. — Алхимик-то, оказывается, рыжий! Придется что-нибудь придумать…»

Я тут же решил свести знакомство с этим алхимиком. А уж если я что решил — меня и затмение Солнца не остановит.

Ты, конечно, знаешь, ну кто же этого не знает, что у герцога Брабантского имелся перстень со знаменитым бриллиантом. Вот я и скользнул прямо в этот бриллиант и свернулся на самом его донышке.

Таким образом, я преспокойненько въехал в подземелье на пальце герцога с таким же удобством, как он сам въезжал во двор своего замка в карете, запряженной шестеркой откормленных лошадей.

Только лошади знали, что они везут герцога, а герцог не знал, что он везет меня. Вот и вся разница.