Хроники сыска - Николай Свечин

– Каким же образом?

– Подгаецкий явно подкуплен. Но с вашими капиталами…

– Понял! Вы предлагаете мне его перекупить?

– Да. Сколько вдова с поручиком могли ему дать? Предложите вдвое, втрое больше и все равно останетесь в выгоде. Там корысть, жадность и ничего другого. Интересы помощника нотариуса узки и материальны, сыграйте на этом. Анастасии Павловне есть что терять, а этому хлюсту – только репутацию.

– Я, кажется, даже знаю, за какую сумму продался Подгаецкий. У брата из стола пропали непрерывно-доходные четырехпроцентные билеты Государственной комиссии по погашению долгов. Общая стоимость бумаг – пятьдесят тысяч рублей. Я был там вчера, говорил с этой стервой и обыскал весь дом, невзирая на ее визг. И билетов не нашел!

– Полагаю, доля Ивана Михайловича в семейном деле стоит существенно дороже.

– Она оценивается в полтора миллиона. И вы правы: сколько бы ни запросил этот гаденыш, лишь бы сообщил правду – я все равно окажусь в выигрыше.

– Займитесь этим немедленно, а я продолжу свои поиски. О чем я вам рассказал – никому ни слова!

– Понимаю, господин Благово, и ценю ваши усилия. Будьте уверены, они не останутся без вознаграждения.

– То есть? – насторожился коллежский советник.

– Что ж тут непонятного? Барашка в бумажке[39]поднесу, из руки в руку; никто и не узнает.

– Господин мануфактурщик! – рявкнул Благово. – Если еще хотя бы раз вы скажете мне такое, обещаю: пойдете под суд за оскорбление представителя власти. Два месяца арестного дома! С метлой в руках…

Бурмистров выскочил из кабинета, как пробка из шампанской бутылки.

Утром 2 апреля, после трехдневного отсутствия, в управлении появился Титус. Он зарос щетиной и имел усталый вид. Яан нашел и привез с собой бурмистровскую кухарку, ту самую, что готовила злосчастных перепелов.

Кухарка оказалась бесцветной, самого мещанского вида, женщиной лет тридцати пяти, с круглым лицом и упрямыми глазами. Звали ее Евдокия Киенкова. Оставив свой трофей в приемной, Титус сначала зашел к Благово один и доложил:

– В Лыскове обнаружилась. Легкой беседы не будет: ее хорошо подговорили, как надо отвечать. И подкупили притом. Позавчера Евдокия приобрела мясную лавку на главной улице и выложила за нее пять тысяч рублей.

– Ого! И как она объясняет, откуда у нее такие деньги?

– Дозвольте ее завести, пусть сама расскажет. Но мы с ней намучаемся!

Благово вздохнул и приказал впустить.

Титус не ошибся в дурных предчувствиях. Целый час Киенкова выдерживала допрос начальника сыскной полиции и ни разу не сбилась. В самом главном пункте своих показаний она стояла особенно твердо. Дичь, сказала Евдокия, была приготовлена в одной большой утятнице, все три тушки вместе.

– Как же они туда поместились? – пытался смутить кухарку Благово.

– Да мы в них зайцев жарим, ваше высокоблагородие, и ничего, убираются.

– А откуда у тебя деньги на покупку мясной лавки? Пять тысяч – очень порядочная сумма.

– Хозяйка дала, Анастасия Павловна.

– За какие такие заслуги? Нешто кухаркам такие деньжищи кто дарит за просто так?

– Она сказала – никто мне не поверит, что это не я отравила Ивана Михайловича, и много мне придется вынести теперь мук и наветов. И видать, что не ошиблась! Вот и вы, ваше высокоблагородие, меня в том обвинить хотите. Анастасия Павловна, добрая душа, дай ей Бог здоровья, все предвидела. Тебе, Евдокия, сказала она, лучше будет уехать в свое Лысково. И жить там тихохонько; здесь, в Нижнем, ты никакой службы уж больше не найдешь. Потому – пятно на тебе. И дала мне денег на обзаведение – их у нее теперь много…

– И ты думаешь, суд в это поверит? Разве не понятно всем, что такие деньги платят только за молчание, за сокрытие преступления?

– А придется поверить, барин. Вы спросите у хозяйки – она подтвердит!

– Она-то, конечно, подтвердит. Евдокия, послушай меня внимательно. Ты затеяла худое дело, противухристианское. Анастасия Павловна Бурмистрова вместе с Гаранжи – убийцы. На них кровь двоих человек. А ты, православная, их покрываешь. Врешь мне прямо в глаза – мы оба это знаем. Готова ты присягнуть на Священном Писании, что дичь готовили в одной посуде?

Киенкова смутилась и надолго замолчала. Видимо, разные чувства боролись в ней в тот момент. Павел Афанасьевич внимательно наблюдал это, но тоже молчал. Все решится здесь и сейчас – или-или… Никакие дополнительные слова не помогут, только навредят. Человек решает, гореть ли ему в аду…

Через минуту кухарка подняла голову и посмотрела сыщику прямо в глаза. Щеки ее стали пунцовыми, но взгляд не был смущенным, скорее, наоборот.

– А вы знаете, ваше высокоблагородие, каково это нам, девушкам, в кухарках-то быть у чужих господ? И такие разные бывают господа… Что я вытерпела от них, и говорить стыдно. Тяжелая у нас, у прислуги, жизнь, просвету не видать, и нищей помирать. Горе свое, а веселье краденое… А тут я сама себе хозяйка! Лавочка дает достаточный доход. И еще: человек ко мне сватается. Солидный, непьющий. Вдовец, и тоже свое дело в Лыскове имеет. А вернусь я назад в кухарки, думаете, станет он на мне жениться? Возраст опять у меня, скоро совсем старая стану, никому не нужная. Детишек понянчить хочется. Нет! Ничего я вам не скажу.

– Значит, за золото душу свою продаешь, Евдокия? Бессмертную душу. Где же тогда правда, ежели убийцы без наказания останутся?

– А правды, барин, на этом свете никогда и не было. Разве только для вас, господ, но не для нас. Нет! Коли судьба решила, так тому и быть. Сама-то ведь я никого не убила! Геенны вашей, может, еще и нет, а лавочка мясная есть. Главное же – детишек хочу. А вы меня последнего счастья лишить желаете. Каждый человек обязан допрежь всего об себе думать. Такие карты нам, нищете, единый раз в жизни выпадают. Ничего я вам не скажу…

С тем Киенкова и ушла. Сейчас сбегает к своей бывшей хозяйке, отчитается – и опять в Лысково, торговать мясом. Благово понимал, что отпускает главного свидетеля. Как же заставить проклятую бабу сказать правду?

– Смотри, Евдокия, – предупредил ее сыщик уже на пороге, – будь теперь осторожна. Ты им живая не нужна, и убийцы так это не оставят. А вдруг тебя совесть заест? Всякий раз, как станешь отныне на улицу выходить, оглядывайся внимательно по сторонам; такая тебе плата за вранье.

– Ништо; убьют, так хоть богатую!

– Насчет денег зря боишься – их тебе даст Дмитрий Михайлович Бурмистров. Ежели скажешь на суде правду. Он желает наказать убийц своего брата и готов за это хорошо платить. Встреться с ним, поговори. То будут честные деньги, и лавка при тебе останется, и жених. Подумай!