Расслабься, крошка! - Георгий Ланской

Чемодан не желал утрамбовываться. Вещи валились из рук.

Димка злился на весь белый свет. В момент, когда в дверь постучали, он, взопревший, был в такой ярости, что с радостью бросился открывать, горя желанием убить любого, кто пришел.

За дверью стоял Галахов.

— Я подумал, что мы не должны вот так расстаться, — сказал он и перешагнул через порог.

Димка недоуменно захлопал глазами. Уж кого-кого, а Галахова он желал видеть меньше всего.

Галахов улыбался, и его улыбка показалась Димке жалкой и омерзительной.

— Думаю, ты меня п-поймешь, — зачастил Галахов. — Ведь мы — два сапога пара. Сам понимаешь, как тяжело в шоу-бизе, когда вечно один, всегда один… Я же знаю, ты тоже один, с тех пор как умер Люксенштейн, и потом…

Он захлебнулся воздухом, закашлялся…

Этого времени Димке хватило, чтобы перехватить инициативу.

— Шел бы ты, Саша, — неприязненно произнес он.

Галахов вытаращил глаза:

— К-как это? В с-смысле — куда?

— Да на хрен, — с удовольствием пояснил Димка. — Мне до твоего поноса словесного дела нет. И до тебя тоже дела нет. Совсем.

Галахов выглядел оглушенным. Помолчав, он поднял голову и спросил с новым выражением, в котором мелькнуло что-то опасное:

— То есть ты не хочешь со мной встречаться?

— Нет.

— Почему? — тихо спросил Галахов.

Потеряв осторожность, Димка яростно прорычал:

— Потому что не хочу, чтобы каждое утро надо мной нависала твоя рожа и орала: «Добрый день, добрый день, добрый день!»

— Что???

— Тошнит меня от тебя, урод!

Галахов ответил не сразу.

Сняв узенькие очки, он с минуту протирал стекла платком. Мясистые пальцы шевелились, как жирные белые пауки.

— Тошнит, значит? — сказал Галахов ласково. — От меня? Ну-ну… Посмотрим, педрила, как бы тебе пожалеть о своих словах не пришлось.

Он поднялся и пошел к двери, задрав подбородок, бледный от ярости, только на скулах горели два лихорадочных пятна. Маленькие глаза метали молнии.

Димка посторонился и, когда Галахов уже стоял в дверях, ядовито добавил:

— Сам-то кто? Не педрила, что ли? А за меня не волнуйся. Не пропаду.

— Посмотрим, — буркнул Галахов и хлопнул дверью так, что со стены слетела картина с изображением морского бульвара.

Осколки стекла рассыпались по полу с прощальным звоном. Раздосадованный Димка подумал, что ему и это впишут в счет, да такой, словно на стене висел Айвазовский…

Недавняя беседа с журналисткой вдруг всплыла в голове. Свирепо оглядев номер, Димка пнул ни в чем не повинный диван, ушиб палец и, шипя от боли, прихрамывая, пошел в ванную.

Санузел был шикарен: с леопардовыми плитками, сверкающим глянцевым потолком и искусственными орхидеями на полочках. Не ванная, а Лувр.

Эта раздражающая роскошь вдруг взбесила Димку. Глядя на сверкающую красоту, он думал, как ему хочется выпить. А еще лучше — проглотить что-нибудь забойное, веселящее, прогоняющее тоску и злость напрочь!

Вот только, как назло, таблеток не было.

Запастись он не успел, а администратор с его полезными знакомствами уже укатил в Москву…

Сверкающая чистота снова вызвала у Димки волну бешенства. Не думая, что делает, он снял штаны и завис над сверкающей чистотой купелью.

— Хотите скандала? — сказал он, отрывая кусок туалетной бумаги. — Будет вам скандал.

Егор сидел в кресле, беззаботно болтал ногой в могучем тупоносом ботинке армейского вида, прихлебывал кофе и молчал. Секретарша, которая минуту назад поставила перед ним поднос с угощением, обернулась от стеклянных дверей с любопытством, смешанным с опаской. Судя по наливающемуся краской начальству, вскоре должна была разразиться буря.

— Что-то еще? — тихо спросило начальство.

В голосе уже клокотал шквал. Так иногда бывало, когда к начальству приходил с визитом сын. Начальство потом хваталось за бутылку, обзванивало другое начальство и жаловалось на великовозрастного балбеса, не желавшего приобщаться к папочкиной империи.

— Нет-нет, — спохватилась секретарша и так ловко выскользнула за стеклянную дверь, будто она просочилась между створками.

Дождавшись, когда секретарша отойдет подальше, Александр Боталов побарабанил пальцами по столу и ехидно спросил:

— И когда же состоится таинство?

— Там в пригласительном все написано, — ответил сын. — Ты же вроде бы читать еще не разучился.

— Не умничай мне тут, — разозлился Боталов и опустил глаза на кусочек раскрашенного картона.

Пригласительный на свадьбу сына показался Боталову пошловатым. Голуби, розочки, переплетенные обручальные кольца, витиеватый шрифт с кучей ненужных завитушек…

— Докатился, — проворчал Боталов, щурясь и отодвигая пригласительный подальше от глаз. — Родной сын, вместо буханья в ноги к создателю с просьбой благословения, приносит бумажку в конверте. Чего, просто не мог сказать?

— Ты же все время занят, — пожал плечами Егор. — А так я сейчас твоей секретутке на выходе эту бумажку суну, а она тебе в нужный момент напомнит: так, мол, и так, Александр Владимирович, не велите казнить, но завтра ваша кровиночка под венец идет. Купите комплект постельного белья в подарок и телевизор фирмы «LG».

— Ты бы еще СМС послал, — буркнул Боталов. — Совсем распоясался. Мало тебя в детстве лупили.

— Ой, мало, — вздохнул Егор. — Рос небитым, непуганым, как мимоза, поскольку папахен мой бросил сироту в младенчестве да уехал денежку делать.

— Помолчи, мимоза, — скривился Боталов, еще раз оглядел сына с ног до головы и вдруг рявкнул: — Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты ко мне на работу являлся прилично одетым?! А если тут мэр окажется или, чего доброго, сам… В следующий раз велю охране тебя не пускать.

— Не думаю, что мэра или «самого» шокируют мои штаны, — спокойно ответил Егор. — Так что не финти тут, что мой вид тебя огорчает.

Боталов встал с места и подошел к громадному, во всю стену, окну, за которым простиралась Москва. С двадцатого этажа столица казалась куда внушительнее. Куда ни глянь, крыши, шпили, башни из бетона и стекла: белого, синего, зеленоватого…

Красотища.

Люди внизу маленькие, как букашки. И бегают так же по своим букашечьим делам — кто пешком, кто на машинках, которые с этой захватывающей дух высоты кажутся крохотными и смешными.

На дворе сентябрь, деревья еще почти не тронула осенняя желтизна, и только небо тут, сверху, кажется слишком синим и глубоким, холодным уже по-осеннему. Солнце еще согревает землю, а она тянет тепло откуда может, словно про запас…