Катакомбы военного спуска - Ирина Лобусова

Ночь была его счастьем, его благодатным бальзамом. А потому именно в это время Сосновский мог совершить путешествие в прошлое – к своим тогда кровавым, но уже, к счастью, зажившим ранам.

Подбросив еще дров в печку, он опустился на стул и начал вспоминать. Тишина словно настраивала его мысли на особый тон – думать обо всем прошедшем без дрожи.

Самое первое, что пришло ему в голову: что в тюрьме его никто не обижал. Но ни с кем он и не общался близко. Будучи замкнутым, закрытым человеком, Сосновский в жизни непросто сходился с людьми. Ну а в тюрьме замкнулся совсем, держался холодно, отстраненно, впрочем, вежливо.

Оказалось, что это было единственной правильной линией поведения. Не трогай других – и тебя не тронет никто. Прояви характер, стой за себя – но не дави на окружающих. Излишняя угодливость и болтливость там не в чести. Так как Володя был таким и по жизни, он стал проявлять эти качества в тюрьме, и его почти сразу оставили в покое.

Несмотря на то что Сосновский держался замкнуто, он не противопоставлял себя другим. А потому все-таки мог узнать и понять очень многое о тюремных привычках, понятиях, правилах поведения и кастах. Это был очень ценный опыт, и теперь он мог дополнить им рассказ Петренко. Более того: этот опыт, эти страшные знания было просто необходимо использовать в статьях – без них картина выглядела бы не полной.

Володе вдруг подумалось, что Петренко и без него все это давно знал. Просто не хватало времени рассказать.

В тюрьме действовали общие неписаные правила, которые были одинаковы для всех – и для воровских авторитетов, и для преступников рангом пониже, для обыкновенных, простых уголовников и для тех, кто попал сюда впервые. Эти правила, как уже упоминалось, назывались понятиями, неписанными законами, разделялись на положительные и отрицательные.

Положительные понятия делились на две категории – воровские и людские, то есть общечеловеческие. Отрицательные делились на мусорские – противоположность воровским, и гадские – противоположность человеческим поступкам.

Отношения между заключенными в тюрьме строились по людским понятиям. Человек, который их придерживался, сразу заслуживал звание порядочного арестанта. При этом поведение тех, кто находился на самых низших ступенях тюремного мира, тоже оценивалось по понятиям людским, хоть и со скидкой на их положение.

Гадами назывались те, кто пошел против людских понятий. Так появилось тюремное выражение «спросить как с гада» – то есть серьезно наказать за незначительный проступок только по той причине, что человек уже вел себя как гад.

Гадом можно было стать, совершив низкий и подлый поступок. К примеру, украсть у своих, настучать, спровоцировать охрану на дополнительный обыск, ударить, отнять… Также под категорию гадов сразу попадали те, кто попал в тюрьму за изнасилование или за преступление, совершенное против детей.

Спрос как с гада чаще всего заканчивался самым страшным – опусканием, то есть изнасилованием всей камерой и вечным переводом в самую низшую и позорную касту опущенных. После такого арестант уже не мог подняться выше в тюремной иерархии, и жизнь его превращалась в ад.

В тюрьме все события протекали быстрее, а отношения развивались и завязывались намного интенсивнее, чем на воле, со множеством дополнительных событий, которые часто наслаивались одно на другое. Переход в гадскую категорию в тюрьме всегда был бесповоротен – вернуться обратно было уже невозможно.

Совершив один раз проступок против людских понятий, осужденный до конца срока, а также на все последующие срокá, оставался низшим существом.

С одной стороны, это было очень строгим и жестоким наказанием – мыть парашу за украденную у сокамерника булку. Но с другой – жизнь в переполненной клетке и без того была жестоким наказанием, а потому требовала более строгих правил сосуществования вместе. И, как следствие, более суровых наказаний за проступки.

Интересным было то, что система справедливости и наказаний в тюрьме очень напоминала систему правосудия, но только с оборотной стороны и с другими названиями. Сосновский почти сразу усвоил это несоответствие – как представлялась тюремная жизнь с воли далеким от тюрьмы людям и тем, как все это было на самом деле. Также – и Володя не мог этого не заметить – в тюремной системе суда и наказаний часто справедливости было намного больше, чем в настоящем, законном суде.

Суд в тюрьме назывался «спрос». Спросить было можно, если человек нанес либо личный вред другому заключенному, в том числе моральный, либо общему – камере, тюрьме. Для спроса выдвигали предъяву – обвинение, которое должно было быть обоснованным и подкрепленным доказательствами. У обвиняемого всегда было право на защиту и возможность привлечь свидетелей. Впрочем, слово «свидетель» в тюрьме не использовалось – оно относилось к мусорским понятиям. В тюрьме говорили «очевидцев».

Спрос всегда рассматривал вор, контролирующий тюрьму. И он же выносил приговор. Приговор всегда должен был быть справедливым, иначе вор рисковал тем, что и с него спросят.

В самом начале, едва попав в тюремную камеру, Володя усвоил, что следует соблюдать простые правила и понятия – до тех пор, пока он не освоится настолько, чтобы жить по своим правилам, а не подчиняться чужим. Однако сразу стало понятно, что установить свои правила не удастся – даже при малейшей попытке настоять на своем человек рисковал, что попадет в самую низкую касту.

Как уже упоминалось, все арестанты, находящиеся в тюрьме, всегда делились на две категории. Первую составляли «черные», то есть воры, блатные, ступившие на воровской ход и живущие по понятиям криминального мира. Впрочем, эти люди никогда не называли себя блатными. Они предпочитали слово «бродяга» – ничего не значащее, вроде обычное для тех, кто не знал, что это такое. А для тех, кто знал, было понятно, что бродяга – это блатной, профессиональный преступник. Тюрьма для него была родным домом. Бродяги даже радовались каждой отсидке – потому что она позволяла продвинуться по иерархической лестнице, ведь без отсидки шанс занять высокое положение равнялся нулю.

Ко второй категории относились впервые совершившие преступление, к примеру, на бытовой почве, попавшие в тюрьму по пьянке, жадности, глупости, то есть обычные, нормальные люди, для которых заключение стало страшным ударом судьбы. К таким как раз и относился Володя, и, как он заметил, таких было большинство.

Две эти категории получали в тюрьме звания «блатные» и «мужики». Сосновский попал в категорию «мужиков» и сразу понял, что главное правило – это вести себя пассивно, осторожно, почти приспособленчески, внимательно присматриваясь к чужому для себя миру, стараясь никого не трогать и как можно меньше разговаривать.

Первая же категория, блатные, как раз и поддерживала порядок. Они вели себя достаточно активно, сохраняя понятия воровского мира и за счет этого управляя всеми остальными, простыми заключенными – «мужиками».

Когда Володя попал в камеру, он был удивлен царящей там атмосферой – порядок поддерживался по понятиям, а потому все заключенные вели себя достаточно тихо и мирно. Никто не мог ничего отнять у другого угрозой, силой, хитростью, никто не дрался, и, как ни показалось это ему странным – в камере даже редко звучал мат, потому что все конфликты разруливались на начальной стадии и не переходили в острую фазу.