Дед. Роман нашего времени - Эдуард Лимонов

– А зачем Удальцов продолжил «Дни гнева» после того, как убрали Лужкова? – задал себе наводящий вопрос Дед.

– А потому, старая твоя голова, что Удальцов соревнуется с тобой, Дед, подражает тебе. Своими «Днями гнева» он вступил с тобой в соревнование. Это раз. Сам он не способен придумать свежую идею, потому АКМ всегда подражала как организация нацболам. И всегда страдала от своей второстепенности.

А два, поскольку раз уже был, а два, это то, что в полицейском государстве необычайно трудно изобрести способ политического существования оппозиционной партии.

2

Темноволосый и длинноволосый, лёжа то на боку, то на спине, упрямо читает бомж Сергей данную ему «Анну Каренину». Второй бомж, этот почти старик, голова плешивая, раскурочив множество недокуренных остатков сигарет (во времена юности Деда их называли «бычки»), скручивает из добытого табачка, ссыпав его в обрывок газеты, уродливую козью ногу.

Армянин Гарик спокойно прилёг на чужую постель. Дед бы не стал, но вот Гарику не брезгливо.

Андрей Брут/Закстельский довольно бессмысленно манипулирует двумя кружками и бутылкой из-под воды «Шишкин лес». Разбавляет чай, выливает его в другую кружку, затем забывает о чае. Идёт к Василию.

– Ты что тут воняешь, бомж вонючий!

Бомж смотрит на Брута/Закстельского стеклянными глазами. Сквозь него. И продолжает вталкивать вполне чистыми старыми ногтями табачок в козью ногу.

Закстельский бежит к двери и стучит в нее. Безрезультатно. Ближайший дежурный милиционер или далеко, или ленится. Из камер постоянно стучат, спрашивая чего-нибудь.

Закстельский возвращается к бомжу Василию и вдруг бьёт рукой по козьей ножке, по окуркам. Естественно, всё это падает на колени Василия и на пол.

– Андрей! Ты чего, не в себе? – Дед, зная, что имеет влияние на Брута/Закстельского, подходит к месту происшествия. Бросив «Анну Каренину», вскочил на ноги длинноволосый Сергей.

– Нет, но менты совсем оборзели. С бомжами нас заставляют жить. С этим грязным, вонючим отродьем…

– Успокойся, Андрей. Их вымыли и выстирали, прежде чем к нам кинуть.

Сидевшие на своих кроватях встают. Лежавшие на кроватях садятся. Ходившие по камере останавливаются.

Дверь в камеру открывается.

– Чего у вас тут? – на пороге милиционер-женщина с крупной грудью и сержант, Дед его не помнит, новый какой-то.

– Всё в порядке, сержант! – говорит Дед. – Всё в порядке.

– Хозбанда! Наверх! – командует милиционер-женщина. Покрасневший от злости Закстельский и высокий парень с таджикской фамилией и русскими чертами лица уходят. Дверь закрывается.

– Не держи на него зла, Василий, – дед смотрит на бомжа как можно ласковей. – Он не злой человек. Сидит вот подряд на сутках пятый раз. «Одни чёрные полосы», говорит, в жизни у него.

– Мы сюда к вам не просились. Семь суток отсидели в «четвёрке», как у царя за пазухой, еду нам туда носили, – объясняет длинноволосый Сергей сгрудившимся вокруг него обитателям камеры. – Но к вечеру сказали, каких-то привезут, которых нужно держать отдельно.

Через самое небольшое время, может, минут через двадцать, дверь в камеру открывается и не закрывается. (В дверях – два милиционера. Ждут чего-то.) Некоторое время никого нет. Затем появляется тихий Брут/Закстельский.

– Давай. Собирай вещи. (Милиционер.)

Закстельский опустошает содержимое тумбочки у своей кровати. Скатывает матрац, подушку и одеяло внутрь.

– Живее шевелись!

У двери Закстельский оборачивается.

– Бывайте все!

– Бывай!

Дверь не закрывается. В коридоре сержант обыскивает Закстельского.

Дед к милиционеру номер два, тому, что в дверях (милиционер играет длинным ключом от камеры, бьёт им по ладони).

– Куда его? Чего случилось?

– Повздорил с капитаном. Отстранён от работы в кухне. Пойдёт обратно в «шестёрку», раз не умеет себя вести.

– Его лечить надо, сержант. Он совсем невменяемый, у него паранойя, я думаю, а его пятый раз подряд судья к нам присылает.

– Ну да, здесь у нас лечащих врачей нет, – соглашается сержант.

Двери закрываются.

– Рехнулся, что ли? – спрашивает бомж Василий.

– Да. (Дед.)

3

Обед отпускает уже парень с таджикской фамилией и русскими чертами лица. Где Брут/Закстельский, неведомо. Кажется, в спецприёмнике нет штрафного изолятора. А может, есть.

– Я был в Таджикистане в 1997-м, – Дед не только был, но успел разобраться, что полукровки-пацаны, родившиеся от смешанных русско-таджикских пар, отличные солдаты и красивые статные парни. В 1997-м Дед (еще нисколько не Дед) опрашивал там солдат 201-й мотострелковой. Пошли бы они в контрактники к Деду. Результат получился удивительный. За небольшие русские деньги Дед мог навербовать хорошую бригаду. Все хотели воевать, многие хотели Военную Центрально-Азиатскую Республику с русскими офицерами во главе.

Дед получил свой чай.

Уселся, выпил с серым хлебом. Хлеб был кисловат. Угостил чесноком бомжей Сергея и Василия. Бомжи правильно набросились на чеснок. Зараза тут везде раскидана. А чеснок Дед носил в карманах, как деревенский мужик.

После обеда опять пришли правозащитники. Второй раз. Та же Каретникова, в том же платке, по-бабьи. И господин Борщов, друг госпожи Алексеевой.

«Правозащитники, – сказал им Дед, не обращая внимания на двух милиционеров, сопровождавших их, – правозащитники принадлежат ельцинской эпохе, они анахронизм в нашу эпоху тотального попрания прав. Чего вы тут к нам ходите? Никакого права в стране нет, защищать – нечего, потому правозащитники – нонсенс».

Борщов и Каретникова не очень-то реагировали, так, улыбались отстранённо. Дверь в камеру была открыта, ждали начальника спецприёмника подполковника Сухова.

«Власть сделала ещё один шаг в государственный фашизм, фактически узаконив метод “оговора” и сделав лжесвидетельство полицейских основой судебных решений, – продолжал Дед ораторствовать негромко. – Меня вот судят, всякий раз полагаясь на лжесвидетельства полицейских…»

Вошел кряжистый, вполне себе доброго нрава подполковник Сухов. Поздоровался с Дедом отдельно:

– Здрав-те …ард…инович… Как себя чувствуете?

– Отлично. Лучше не бывает.

– Жалобы есть?

– Никаких жалоб, товарищ подполковник.

– Вы когда нас покидаете?

– Пятнадцатого буду иметь удовольствие вас покинуть.

– Ну, у нас не так плохо… …ард…инович… Здесь не Бутырки, не «Матросская Тишина».

– Сравнить не могу, в тех досточтимых тюрьмах не сидел. Сидел в «Лефортово», в Саратовском централе…